Я дрался на Т-34 - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 45

Что мне запомнилось, после каждого выстрела, мертвый он уже был, а еще вздрагивал. Он тело ногой толкнул, оно скатилось в могилу: «Закопать». Закопали. «Разойдись!» В течение пятнадцати минут никто не расходился. Мертвая тишина. Воевал он здорово, уважали его, знали, что румыны сожгли его семью. Мог ведь снисхождения просить, говорить, что случайно, нет… После этого никаких эксцессов с местным населением у нас в бригаде не было.

А вот венерических болезней было много. Причем в большинстве случаев заражались от своих. Например, один наш офицер поехал в командировку, где уж он там умудрился подцепить заразу, я не знаю, но по приезде заболел. В сорок пятом году мы занимали оборону под Балатоном. Жили в какой-то халупе. Как-то вечером из бригады пришла красивая связистка Маша Решетова, с которой дружил начальник штаба батальона Саша Чащегоров — рослый, симпатичный парень, с 1923 года. По такому случаю мы ему предоставили штабной автобус, стоявший рядом с домом, где он накрыл столик на двоих. Мы поужинали в домике. Вдруг ближе к вечеру, уже начало смеркаться, появляется заместитель командира бригады майор Новиков. Зашел к нам: «А куда Сашка-то делся?» — «В автобусе». — «А, зайду проведаю». Потом Саша рассказывал. Заходит майор. Я вскочил: «Товарищ майор, садитесь». Тот сел. «Как у тебя тут? Охрану организовал?» — «Так точно. Товарищ майор, может быть, с нами немножечко выпьете?» — «Ну, давай». Выпили. Майор говорит: «Вот что, Саша. Сейчас уже стемнеет, сходи проверь посты, охрану, чтобы было все в порядке. Тебе двух часов хватит?» — «Так точно». И ушел. Прошло два часа, слышим, машина заурчала, и майор с этой связисткой укатили в бригаду. Проходит с неделю — новость: Машку Решетову и майора Новикова отправляют в госпиталь, в Одессу, заболели. Сашка, когда услышал, он аж от радости подпрыгнул, ведь ему бы пришлось ехать.

Были ли романы? Конечно! К нам девчонки ходили, им хотелось за нас замуж выйти. Многие женились прямо на фронте. Хотя пишут, что даже хорошие девчонки выбирали офицеров, и желательно постарше. Это естественное явление. А сейчас? То же самое, только сменились приоритеты. Раньше должность и размер звезд играли роль, сейчас деньги. Тогда еще популярностью пользовались ребята, имя которых, как говорится, было на слуху — геройский парень, всегда воюет, награждают его или он Героя получил. Я был еще ротным командиром, когда обо мне начали говорить: Брюхов, Брюхов, Брюхов! В бригаде я редко появлялся — все время был со своими, и меня там не видели, а только слышали фамилию. Как-то раз комбриг говорит: «Зайди ко мне, получишь задачу». Как я потом понял, среди женского персонала штаба поднялся кипеж: «О! Сейчас приедет Брюхов!» Я приехал на танке, в комбинезоне, выскакиваю — шибздик в танкошлеме. Говорят: «Где Брюхов-то»? — «Да вон!»… Вздох разочарования.

Многие девчонки уехали беременными. Начиная с командования бригады и выше были распространены ППЖ. Командир бригады жил с врачом из медсанвзвода. Начальник политотдела — со своей учетчицей. Остальные девчонки так: кому-то кто-то понравился, кто-то пристроился, но насилия не было, нет.

Вообще у меня отношение к женщинам всегда было самое трогательное. Ведь у меня самого было пять сестер, которых я всегда оберегал. Поэтому я к девчонкам очень внимателен. Ведь девчонки мучились-то как?! Им же труднее было в сотню раз, чем нам, мужикам! Особенно обидно за девчонок-медсестер. Они же на танках ездили, с поля боя раненых вывозили, и, как правило, получали медаль «За боевые заслуги» — одну, вторую, третью. Смеялись, что получила «За половые потуги». Из девчонок редко кто орден Красной Звезды имел. И те, кто ближе к телу командира. А после войны как к ним относились?! Ну, представь — у нас в бригаде тысяча двести человек личного состава. Все мужики. Все молодые. Все подбивают клинья. А на всю бригаду шестнадцать девчонок. Один не понравился, второй не понравился, но кто-то понравился, и она с ним начинает встречаться, а потом и жить. А остальные завидуют: «А, она такая-сякая. ППЖ». Многих хороших девчонок ославили. Вот так.

Закончил я войну в Австрии… Какой личный счет? За войну я потерял девять машин и сжег двадцать восемь немецких, правда, деньги дали только за девять, да не в этом суть.

Не то мы делаем, упускаем преимущество наше…

Перед войной мы жили недалеко от Ташкента. В полдень 22 июня мы услышали по радио сообщение о том, что началась война. Мы, мальчишки, рванули в военкомат, но нам отказали, сказав, что мы не достигли призывного возраста. Так что конец сорок первого и начало сорок второго года я работал на эвакуированном из Москвы самолетостроительном заводе сначала учеником токаря, а потом токарем.

Летом 1942 года в возрасте семнадцати с половиной лет меня приняли в Харьковское танковое училище, эвакуированное в Черчик. Сначала я прошел мандатную и медицинскую комиссии. «Хочешь быть танкистом?» — спрашивает медик. «Хочу». — «Здоров». Потом были экзамены, тоже довольно формальные. Некоторые по сорок ошибок в диктанте сделали, но их приняли.

Первое время в училище было тяжело. Спали мало: не успел лечь, а уже кричат: «Подъем». Уставали ужасно, но я выдержал. После семи месяцев обучения мне присвоили звание лейтенанта и в составе роты послали в Нижний Тагил за танками.

Вот там мы наголодались! В училище-то хорошо кормили, а тут мизерная тыловая норма. Что-то нам удавалось купить на базаре, но все равно было очень трудно. Что меня удивило, так это скорость, с какой собирались танки. За нашим экипажем закрепили бронекоробку, на ней еще катков не было. Посмотрели, как идет сборка, и пошли на обед. Через час возвращаемся — нет нашей коробки! С трудом нашли. Она уже на катках, к ней уже башню краном подводят. Мальчишка внизу под танком бандажи резиновые прикручивает. Каждый день двадцать пять танков ставят на платформу!

Собрали наш танк, я, как командир, получил часы, перочинный ножик, шелковый платочек для фильтрации топлива и поехали на фронт.

Экипаж у меня был четыре человека. Механик-водитель, Крюков Григорий Иванович, был на десять лет старше. Он перед войной работал шофером и уже успел повоевать под Ленинградом. Был ранен. Он прекрасно чувствовал танк. Я считаю, что только благодаря ему мы уцелели в первых боях. Стрелок-радист, Тихомиров Николай Николаевич, тоже старше меня, крестьянский мужичок, слов говорил мало, всегда мерз, всегда в шинели. Я считал, что, когда в бой идешь, никаких шинелей — только гимнастерка и брюки. Да и портупеи, чтобы не было, а то висли и на ней… Он так в шинели, бедненький, и погиб.

С этими двумя у меня сразу сложились хорошие отношения, особенно после бутылки водки, выпитой в эшелоне на мое девятнадцатилетие, которую Крюков выменял на подаренные мне отцом хромовые сапоги. А вот с заряжающим мордвином Бодягиным мне было непросто. За что-то я ему сделал замечание, он не послушал. Второе замечание. Тут он мне при всех развил теорию: «Знаете, лейтенант, бывают такие случаи, когда по дороге на фронт сбрасывают нерадивых командиров с поезда». Я не обратил на это внимания. Вроде того что глупость ты говоришь. Да и Крюков ему сказал: «Заткнись». Вообще он был неприятный тип, пессимист, ему было все равно, поскольку он считал, что мы скоро все сгорим. Я никогда так не думал, хотя, конечно, знал, что в любую минуту это может случиться. Но я не хотел смерти и не думал о ней, а он думал. И таких, как он, было много в эшелоне. Я видел, как они первыми погибали — те, кто переживал, страдал, неспортивные. На фронте очень важно быстро выскочить из машины и быстро заскочить в нее. Я это мог, и механик мог, потому мы и живые остались.