Я дрался на По-2. "Ночные ведьмаки" - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 42

Страница

Потом пошел на курсы помощников командира полка по ВСС (воздушно-стрелковая служба). Окончил их на «отлично», и меня назначили заместителем командира 271-й дивизии по ВСС. Так что мне несколько раз пришлось гвардию зарабатывать.

— Какие у вас награды за войну?

— Первую награду получил в самом Сталинграде, его еще не бомбили. Получали всего пять человек из полка. Командир второй эскадрильи Соколов — орден, командир звена второй эскадрильи Риховский — орден Отечественной войны, я, мой штурман и еще штурман первой эскадрильи Слепцов по Звездочке. Орден Красного Знамени я получил за вылеты на Ил-2 на Южном фронте.

— На фронте страшно бывало?

— Конечно. Например, в Донбассе перед выходом на цель нас атаковали истребители. Встали в круг и крутились, пока не разошлись. Высота небольшая была, 300 метров, крутишь, скорость теряется. Уже чувствуешь, что самолет начинает дрожать, еще чуть-чуть — и в штопор сорвется. Конечно, неприятное ощущение. Или когда на По-2 летали. Пошли на Жутово в разведку. Погода — низкая облачность, изморозь. Вылетел под облаками. Вижу — танкетки, бронетранспортеры. Как начали оттуда пулять! Я нырнул в облака. Пропал. А в облаках обледенение. Пошел по расчету, чтобы пройти эту зону. Чуть не упали. Конечно, обледенение в облаках, это хреново — самолет не оборудован.

— На чем страшнее было летать?

— Трудно сказать. Как попадешь… На Ил-2 если нет прямого попадания, а только осколки, то только поплевываешь на них, не обращаешь внимания. А на По-2 каждый осколок — твой. Я на По-2 сделал 479 вылетов и 41 на Ил-2. Ни разу меня ни ранило, штурмана и стрелки у меня тоже все целы. Попадали по нам, конечно, но до крови ни разу. Почему? Не знаю. Может, потому что у меня фамилия такая. Воробей — птица привычная к полетам…

Я родился в 1922 году под Москвой, в деревне Медвежьи Озера, рядом с которой располагался аэро-клубовский аэродром. После окончания семилетки пошел работать слесарем на завод и без отрыва от производства начал учиться в аэроклубе. Обучение давалось мне легко. Любил технику и впоследствии сам научился ездить на машине и на тракторе. В 1939 году окончил аэроклуб и должен был быть направлен в Борисоглебское училище, но не прошел мандатную комиссию. У меня было только семь классов образования, а надо было иметь минимум девять. Сказали приходить, когда доучишься. Я пошел в Октябрьское ОРПУ города Москвы на Таганке. И там за год закончил 8-й и 9-й классы. Параллельно, чтобы не терять времени, я устроился в тренировочный отряд в аэроклубе в Теплом Стане учиться на инструктора. Надо же себя кормить, так я в аэроклубе работал техником самолета. Когда начались полеты, я как техник сам свой самолет обслуживал и сам же летал. Окончил тренировочный отряд осенью 1940 года. Дали группу курсантов 12 человек. Зимой прошли с ними теорию, а с мая месяца начались полеты. Надо сказать, что все лето, пока мы тренировались, перебоев с бензином не было. Нас все время кормили. Выпустил я своих курсантов в июле.

А тут как раз немцы начали налеты на Москву, и аэроклуб, а это порядка тридцати самолетов, эвакуировали в Йошкар-Олу. Я еще в мае 40-го познакомился с летчицей-инструктором. Хорошо — она летает и я летаю. Перед перелетом мы с ней расписались. Сели подзаправиться горючим в Алатыре. Вдруг у нас забирают самолеты, ставят часовых, а летный состав в казарму. Женщины, в частности моя жена, дальше полетели, а мы сидим. Дней пять мы шумели, кричали: мол, не имеете права, мы дальше полетим. А потом построили нас во дворе и зачитали приказ о формировании 709-го полка ночных бомбардировщиков. Командир полка майор Хороших. Начальник штаба майор… Инженер полка майор… Фактически из аэроклуба сделали полк. Тут же нам всем присвоили звания старших сержантов и: «Налево! В баню шагом марш!» Начали формировать экипажи. Штурманы пришли младшие лейтенанты с кубарями, а я командир — старший сержант! Стали учиться летать ночью. Летали мы, инструктора, как волчки. У меня к тому времени налет был часов 200. Так что проблем не было. Потренировались ходить по маршруту ночью, бомбить на полигоне. Аэро-кпубовские самолеты у нас отобрали и передали уже сформированным полкам. В январе 1942-го посадили на Ли-2 и отправили в Казань получать самолеты. На них уже были установлены 6 бомбодержателей для 6 полусоток и ШКАС. Штурман, чтобы стрелять, должен был отстегнуть привязные ремни и встать, при этом он был привязан страховочным фалом. Оттуда полетели на фронт. Сели под Коломной в Стопыгино, потом перелетели под Солнечногорск. С февраля по апрель работали — вели ночную разведку дорог. Тут не страшно было. Нас здесь даже ни разу не бомбили.

Второго мая мы перелетели под Воронеж, а на другой день сели под Валуйками на полевой аэродром Симоново. Там уже были готовы стоянки, можно было замаскировать самолеты. Передовая была километраже 80–100 от аэродрома. Мы вступили в бой на другую же ночь. Нам подвесили бомбы — и пошли. Первую ночь бомбили окраины Харькова. День, два, три — ни одного убитого, но почувствовали — там война. Как передовую переходишь, тут уже навстречу трассы «эрликонов», приходится набирать побольше высоту, а потом планировать, подкрадываться. Первым погиб командир эскадрильи Николай Бикоревич. За ним заместитель командира эскадрильи капитан Заплаткин над Барвенково. А потом на моих глазах сгорел мой друг Коля Парфенов. Мы полетели на разведку Харькова и Белгорода. Часа на два с лишним был полет. Я со своим штурманом Колей Маркашанским шли дублерами, а впереди километра натри, на минуты две раньше Коля с младшим лейтенантом Гаркушиным. Высота была 1200–1500 метров. Так частенько посылали два самолета, а то и третий пошлют. И все разные сведения привозят. Кому верить? А если сходятся, значит, все в порядке. Над Белгородом такой огонь… И вот он у меня на глазах загорелся. Только обломки падают. Мы же летали без парашютов… Знаю, что это он падает, и такое чувство было: «Почему не меня, а его». Короче говоря, начали нести потери.

Ну, а потом… У меня много было неприятностей в жизни, вплоть до того, что я числился погибшим.

Мы садились без посадочных прожекторов и без фар по посадочным огням. Все летчики летали отлично, у нас никто самолеты не ломал. Дело было на аэродроме подскока у хутора Котовка. Я сажусь, а за мной идет командир звена, вэвээсовский старший лейтенант Дмитрий Мелешков (честно говоря, я летал лучше, чем он). Ему ракету запрещающую дали. Я сел и только начал выруливать с полосы, обернулся (никогда не смотрел на хвост, а тут повернулся) — близко самолет. Проскакивает посадочные огни и с перелетом идет на меня. Нагоняет и начинает винтом рубить с хвоста. До затылка штурмана, может, всего полметра не хватило, а то бы изрубил его, как в мясорубке. Вылез, наорал на него, чуть до драки дело не дошло. После командир полка говорит: «Ну, милый мой, не волнуйся, намоем самолете летать будешь. Главное — летай». И ведь с УДОВОЛЬСТВИЕМ отдал…

Когда отступали от Харькова до Сталинграда, мы почти не бомбили. То один подскок, то другой нам дадут, то бензина не успеют подвезти, то бомбы, то БАО потерялся. Даже кормить нас путем не кормили! Зато очень много летали на разведку и восстановление связи. Если идешь на разведку по своей территории, боевым вылетом это не считалось. Но летать по своей территории тогда было опасней, чем бомбить. Почему? «Мессера» днем, как пчелы, летают. Руководство войсками было потеряно напрочь. Летишь, видишь, наши, садишься. Спрашиваешь: «Вы кто?» — «А ты кто? Может, немец шпион. Давай документы!» И своих боишься, и «мессеров» боишься, не знаешь, что делать. Говоришь: «В той деревне, Петровка или Николаевка, находится батальон такого то полка такой то дивизии». И дальше полетел. Бывало, наскакивали на немцев, потому что не поймешь, где кто. Ведь до Дона бежали! А от Дона до Волги… Если бы Волги не было, наверное, бежали бы до самой Сибири. Что творилось!.. На дорогах заторы, горящие после бомбежек машины… Нам тоже не сладко приходилось. Многие не возвращались из этих дневных полетов. Как-то нарвались на немецкую колонну, и штурмана убили. На самолете пробоины. А пару раз попадал под «мессера» как следует. В какой-то момент 40-ю армейскую эскадрилью связи побили, и нас из боевого полка туда. И вот мы ночью летаем бомбить, а потом днем давай лети, почту развози, начальство. Прилетел в деревню Камыши на левом берегу Дона, а фронт как раз по реке проходил. Сел. Ко мне артиллеристы: «Ты что! Давай убирайся отсюда, а то немцы сейчас артобстрел устроят!» Я перелетел. Вижу — стоят два самолета 40-й эскадрильи. Со мной был технарь, лейтенант Ярышко, шустрый такой, постарше меня лет на пять. Я только коснулся колесами земли, самолет еще прыгает, он кричит: «Мессера!» Прямо в лоб мне истребитель пикирует. Взлетать, с ними кружиться — смысла нет. У меня скорости нет и пулемет только сзади. Самолет катится, я выскочил на левое крыло, технарь на правое, упал на землю спиной. И в этот момент очередь прошла рядом метрах в пяти. Потом второй заходит. А самолет пошел… По-2 нельзя отпускать — хвост легкий, он капотирует, бывает, даже кабина ломается. Вот он на нос и встал. Я отбежал в сторону, и технарь за мной. А куда спрячешься? Травы-то нет, выгоревшая полынь кругом. Они начали бить по нам — только песок летит. Потом один зашел и буквально с высоты метра три как дал из пушки по самолетам, что на стоянке стояли. Один самолет загорелся. Дымом затянуло. Они ушли. Мы самолет поставили на колеса и полетели.

Страница