Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 15

Посовещавшись, решили ночью прорвать кольцо. Разведчики доложили, что немцы окопались на двух холмах, а ложбинка между ними осталась незанятой. Решили прорываться в этом месте. После прорыва все должны были разбиться на группы по 10—15 человек и действовать самостоятельно.

И вот мы ночью, часов около 11—12, пошли в атаку. Обоз поставили в центр колонны, в голове и по бокам сильное охранение. Гражданским сказали: «Прорвемся — разбегайтесь по деревням». Кто их там искать будет… Прорвались мы довольно легко, потеряв всего несколько человек. После этого еще неделю я со своей группой партизанил. Мы сделали несколько засад на дорогах. Но засады эти были так себе. Стрельнешь, а дальше? Вдесятером можно было только мотоциклистов снимать.

— Как кормились в партизанском отряде?

— С едой было плохо. Чтобы хоть что-то найти, мы ездили по ночам по деревням, по округам, собирали хлеб: у одних просили, у некоторых отнимали. Среди нас местных много было. Они знали, кто сволочь, кто нормальный человек. А нормальный человек, он и так тебе отдаст. Со сволочами обращались по-другому. Работа эта, надо сказать, была фиговая. Ты же не знаешь, приезжая в деревню, есть там немцы или нет. Я сам как-то раз в засаду попал. Ехали на трех подводах уже с поклажей, с хлебом, картошкой. Возвращались из деревни по той же дороге, что и в нее приехали. Естественно, засады не ожидали, но, видно, нас выследили. Убило тогда две лошади, и погибли два партизана. Я опять жив остался…

Кроме того, мы ели конину. Я помню, пришлось мне убить лошадь — жрать-то надо. Привели ее к столовой, чтобы тащить далеко не пришлось. Отошел от нее метра на 3—4. Целюсь из пистолета. Я еще выстрела не слышу, а она уже лежит на земле. В человека, например, ты стрельнул — куда бы ни попал, он еще какое-то время дрыгается. А вот лошадь, корова, эти сразу — раз, и все.

— Брали ли вы пленных?

— Пленных мы сразу расстреливали. Самим жрать нечего было, как я только что сказал. Помню, двоих в плен взяли. Самые настоящие фрицы: «Хайль Гитлер!» — такие. Говорят, к 43-му таких не осталось? Хрен там! У них тоже были упертые. И, кстати, храбрых русских они любили. А эти узбеки, азербайджанцы, туркмены взводами сдавались в плен. Подняли руки и пошли. Я в плену-то насмотрелся… Бывало, Сашка-пехотинец кричит: «А, суки, прижились тут. Сидоры понабили (на работу ездят, что-то тырят). Вас отсюда не выгонишь! Бараны… » Они ему кричат: «Вот мы немцам скажем, кто ты есть!» Я ему всегда говорил: «Набрехал. Зачем тебе это надо? Пойдут и укажут на тебя. Отправят в офицерский барак, оттуда хер ты убежишь».

И немцы их тоже за людей не считали. Знали, что это за дерьмо. Но были там и такие, кому бы я Героя, не задумываясь, дал. Настоящие люди!

— Вы получили медаль «Партизану Отечественной войны»?

— А как же. Обязательно. Я отпартизанил, и, когда весной 1944-го мы соединились с войсками, я получил справку с печатью, что партизан такого-то отряда, воевал в должности командира взвода. Правда, медаль я только в 1975 году получил, потому что когда награждали и когда был парад в Минске, я в Смерше сидел.

— Долго вас проверяли?

— Долго. Мы с Сашкой-пехотинцем очутились под Минском в 63-м ОПРОСе (отдельном полку резерва офицерского состава). Смершевцы все подозревали, что Санька был подсадной уткой. Не могли понять, как это у нас так просто и кругло получилось, что трое сбежали, и немцы не рюхнулись. Я с ними ругался, говорил следователю: «Тебе бы туда, я б посмотрел, что бы ты делал. Ты за столом очень храбрый, грамотный, все у тебя кругло получается». Они на меня давили, но я им сказал: «Ничего писать против Сашки не буду и ничего подписывать не буду. Это преданнейший человек, командир взвода, отчаянный парень. 9 месяцев партизанили вместе». Вроде отстали. Я к командиру полка пошел: «Что вы меня тут держите? Отпустите меня. Я же летчик». — «Откуда мы знаем, что вы летчик? Мы запросы делали, никаких ответов не получили. Подтверждений на вас никаких нет». — «Как нет?! Я Армавирскую школу закончил в Фергане. Она и сейчас там. Напишите туда. Не может быть, что не было подтверждения» — «Ничего. Мы вам присвоим младшего лейтенанта». — «Чего вы мне присвоите?! У меня это звание уже есть с 1943 года».

Я уже после войны узнал, что был приказ Сталина: кто был в партизанах больше 6 месяцев, тех в штрафные батальоны не посылать, считать, что они искупили свою вину. Но летный состав полк не пополнял, пополнял пехоту. У них был свой план. Где-то за 4 месяца до Кенигсбергской операции вижу, что дела хреновые, и я пишу письмо в полк. А писать неохота. Думаю, а нужен ли я там? Как там посмотрят, что был в плену? Я же не знал, что трое из тех, с кем я был, уже в полку! Елеферевский им говорит: «Васька жив. Мы в партизанах вместе были». Все в полку знали, что я жив. Командир звена потом рассказывал: «Я ждал, что где-то вынырнешь». Вынырнешь тут, когда так топят! Идет подготовка к отправке на фронт. Проходим рекогносцировку местности, учимся воевать по-пехотному. И тут прибегает посыльный. Срочно вызывает командир полка. Приказ, надо выполнять. Захожу. В прихожей сидит какой-то парень. Я к секретарше, говорю: «Меня вызывали?» Я захожу и охерел. Я таких звезд, какие были на погонах людей в этой комнате, в жизни не видел. У одного три, у другого две. Еще два старших офицера и полковник, командир полка. Я говорю: «Товарищ генерал армии, разрешите обратиться к полковнику! Товарищ полковник, младший лейтенант Канищев прибыл по вашему приказанию».

Генерал армии мне: «Вы летчик?» — «Так точно». — «На каких летали?». — «На многих истребителях летал. Як-1, Як-7, на Як-9 сбили». — «Какой налет?» — «Точно не знаю. В школе часов 40. Да и потом… часов 100 с небольшим». Тогда генерал армии говорит командиру полка: «Чего вы его тут держите? Нам во как летчики нужны! Немедленно отправьте». — «Слушаюсь». Я вышел. Полковник говорит секретарше: «Срочно напечатайте на него личное дело». Этот молодой, который в коридоре сидел, встает: «Ты Канищев? Меня отослали за тобой». Вот так… Если бы не этот случай, быть бы Васькой-взводным. Под Кенигсбергом и накрылся бы. А так в Кенигсбергской операции я уже летал.

Как в полк вернулся, я командиру полка говорю: «Дайте мне пару провозных, я нормально летаю». Он мне говорит: «Давай отъедайся. Ты на себя посмотри — кожа да кости. Месячишко посидишь». Потом мне дали несколько провозных, провели тренировочные бои, и все — начал летать. У меня такая эйфория была! А потом, под конец войны нас уже так не сбивали, как в 1943 году. В 1944 году и в 1945 году, может быть, только пара человек погибли.

— Это в тот период вы сбили «фокке-вульф»?

— Именно. И получилось не так сложно. Они шли в паре. Сбивать ведущего, конечно, было себе дороже, потому что ведомый-то сзади. Когда ты атакуешь ведущего, то тебя тут ведомый как раз и рубанет. Немцы же были ушлые. Алейников, мой ведущий, был хитрожопый, грубо говоря. Я держался хорошо, реакция нормальная была, но он как даст газ почти до конца и шурует. Он повернул влево, я за ним, но мне, чтобы его догнать, надо бы газу добавить, а у меня газ полностью дан, и догнать я его могу, только если он опять влево пойдет, и я его подрежу. Мне держаться за ним очень тяжело было. И тут он, как обычно по своей походке, крутанул влево, я тоже за ним влево и смотрю внизу: два «фоккера». Я Алейникову говорю: «Справа внизу два «фоккера». Атакую!» Ведомый «фоккер» повернул влево. Я еще подумал, что он «ножницы» делает вокруг своего ведущего. Я его проскочил и нацелился на ведущего. Я до этого стрелял, но все с больших дистанций, метров с 600—800, и, конечно, мазал. А тут выждал, пока до него метров сто не осталось, и как нажал. У него в воздухе что-то оторвалось, и «фоккер» пошел вниз. Его ведомого я потерял. Тут же начал крутиться, смотреть, где второй «фоккер». Ни хрена его нет. Но ничего, прилетели, сели, у меня такое возбужденное состояние. Тут как раз и командир дивизии на аэродроме. Я вылезаю из самолета. Докладываю командиру полка: «Товарищ командир полка, задание выполнено. Сбил «Фокке-Вульф-190». «Это мы уже знаем, — отвечает. — Уже пришло подтверждение от пехоты. Чего у тебя глаз-то дергается?» — «Задергается. Ведомого-то этого немца я потерял. Думаю, срубит на хрен… » Ты пойми, у меня нет-нет да и возникала такая мысль. Вдруг опять не повезет — хренак, и собьют, и опять в плену окажешься. Как тогда? Скажут, что ж ты, твою мать, только и делаешь, что перелетаешь туда-сюда. А ведь такое могло быть вполне.