А мы с тобой, брат, из пехоты. "Из адов ад" - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 40

…Батальон стали разбирать по частям, одну пехотную часть еще за две недели до войны отправили в Кременчуг. Сразу после начала войны забрали зенитный артдивизион 76-миллиметровых пушек на гусеничном ходу и пулеметную роту на машинах. Сейчас посмотреть — старье. Потом рассказывали, что, когда ее окружили немцы, командир, лейтенант Унияд, дал команду «Огонь из всех пулеметов», но силы были неравны…

Мы остались одни, и тут как началась бомбежка! Мобилизовали все мужское население на разгрузку складов. Снаряды, метра по три бомбы — не обхватишь, их начали раскатывать за территорию. Потом дали приказ пешими отступать. И до Сум пешком отступали. В Сумах дали состав и отправили на формировку особой армии по защите Кавказа. Рядом видел, как разбомбили в пух и прах эшелон с эвакуированными. На двери вагона висела детская ручонка. Она у меня так и осталась в голове навсегда. Привезли в Моздок. Месяца два особых движений не было, стояли на станции. Потом новый приказ — пехоте через Калмыкию на Сталинград. Укреплять его. Под Сталинградом остановились в Бекетовке.

И опять — в эшелоны и на Урал, в Челябинскую область. Там нашу часть доразобрали в линейные части. Я попал в 129-ю отдельную стрелковую бригаду, и мы начали день и ночь тренироваться в горах. Там, вероятно, не менее двух дивизий проводили учения. Отобрали лыжников, человек пятьсот. Учения прошли хорошо. Подвели итоги. Пообедали. А потом командование допустило большую ошибку. Никаких командиров не назначили, и лыжники остались сами по себе. Идите по домам! А дома — это 15–20 км в деревнях. У меня природное чутье штурмана, остался один. Иду, километров пять осталось. Устал (кормили плохо, по третьей категории тыловой). Если сяду — замерзну. Я из последних сил до деревни дошел, «ребята, дайте кружку воды», выпил, силы появились, надел лыжи и дальше — на тот край деревни, где размещались наши.

Вскоре погрузили в эшелоны — и «вперед, на Запад». Прибыли в Волоколамск, освобожденный 1 мая 1942 года. Что особенно впечатлило — окопы… Мы не могли копать окопы, их затапливало, там одна вода, из дерна делали стенки.

У меня есть очерк: «Вызываю огонь на себя!» — знаменитая Ржевско-Сычевская операция. Сычевка… Слухи о тамошней страшной мясорубке разнеслись по всей стране. Осуществлена практически одной пехотой. Нагнали ее полные московские и ржевские леса. Впоследствии там была 20-я танковая бригада, затем она к нам перешла… «Катюша» разок приехала, стрельнула. Видел пушку 76-миллиметровую на конной тяге. Полковую, короткоствольную. Остальное — пехота. Замысел: нагнать войска и двигать их по лесам ночью. Пройдем 5 км, остановились на день-два. Только устроимся — вперед. Или назад. Важно, чтобы двигались. Не только 129-я отдельная стрелковая бригада, а и корпуса. И немец хватил поплавок: «Здесь будет генеральное наступление». А в это время готовили Сталинградскую битву.

1 августа здесь началось наступление. Я был в звании старшины, командовал иногда взводом, а под конец, по-моему, и ротой — большая убыль командиров.

15 августа меня тяжело ранило — снайпер. Карманово взяли аж 23 августа. В Карманово одну улицу назвали именем 23 августа… Одна пехота, и нас лупили, как котят. Мы знаем одно — Карманово, а до Карманова еще 20 км… Некоторые деревни помню: Овсянники, Коваленки… Сейчас их и в помине нет. Построили водохранилище на реках Волга и Вазуза и затопили. Поехал туда к 55-й годовщине. Где же меня ранило? Нашел — тут мы шли.

Пока по лесам двигались, стрельба, это одно… Но подошли к Карманову, лес закончился, луг, чистое поле, речушка, а Карманово — на высоте. Они там укрепились — хотя и 10 пулеметов достаточно, чтобы нас косить и косить. А в Карманове все здания кирпичные, они как в дот там… Мы наступали, может быть, тысяча человек сразу. Меня тяжело ранили — в ногу, выше колена. Я только крикнул: «Назаренко (командир роты первой или второй, уже не помню, очень хороший человек)! Меня не трогайте, идите вперед». Лежу — не болит, а чуть-чуть двинусь — кричу криком, потому что кость разбита. Залез в окоп, пролежал целый день. Пулеметы косят надо мной кусты. Я очень боялся попасть раненым к немцам… Вечером за мной пришла санитарная повозка, подобрали, везли 5 км в полевой госпиталь. Бомбежка страшнейшая! Ехали по полевой дороге — справа, слева разрывы. Привезли. Палатки. Народу — тьма. Врачи, сестры по 25 часов в сутки работают! Один капитан, бегает с касками, вроде как судно, обслуживает. Зачем он там, не знаю, часа два-три там был. Привезли паренька, блондин кудрявый, глаза голубые, положили рядом, стонал — а утром его не стало. Меня отвезли в деревню, в хату положили. Какой-то летчик — капитан, сидит в проеме двери и плачет, спрашиваем: «Ты чего?» — «Ранен в руку, но реву не от раны, а от того, что делается на фронте: убивают, убивают, убивают! Никакого спасения нет. Эшелон прибывает, его хватает на два часа, страшные потери». Идут раненые, кто в руку, кто куда, спрашиваем: «Карманово взяли?» — «Какое Карманово?» — никто ничего не знает, там только убивают! Деревни горят.

— Летом 1942 года было ощущение, что победим?

— Мы никогда не верили, что нас победят. Дезертиров практически не было. Один убежал, говорят, что заранее собирал сухари, а больше не знаю. Мы, особенно комсомольцы, очень верили в победу. Тем более наше дело уже тогда повернулось на Запад.

— Наступление летом 1942 года — без поддержки артиллерии?

— Лично я не помню, чтобы там, как на Висле, три часа артподготовки, аж все дрожало. И на Одере такая же, а под Карманово не было. Может, просто не помню.

Меня решили эвакуировать в тыл. В Волоколамск привезли, рентгена нет. Потом в Москву — больница на Новобасманной, просветили. Загипсовали всего: «20 дней продержим здесь, а потом на Урал». Я его немножко знаю — еще до войны там был. Привезли в город Чусовой. Там находится металлургический гигант. Большой ДК — там большинство поместили, а меня в Дом специалистов. Помыли нас как следует. Народу было много в палатах, на это не обращали внимания. Меня лечила старушка, эвакуированная из Москвы. Я себя ругаю, что, когда приехал в Москву, не встретился с ней. Восемь месяцев лечили. Я еще с клюшкой ходил, а врач говорит: «Николай, на комиссию». Хотели дать на 6 месяцев инвалидность. Я говорю: «Моя Родина оккупирована, некуда ехать. Такое предложение: долечите меня еще месяц, а потом прямо в строй». Они прислушались.

Готовились к Курску. Пришла директива: «Очистить госпиталь». Меня отправили в лагеря. Город Камышев.

Там четыре полка — три обычных, один эстонский. Его кормили по первой фронтовой категории, их офицеры ходили с мордами, ели и ели. Знакомый рассказывал: «Иду однажды через их полк, забыл сигареты. «Ребята, угостите папиросами?» — «Пожалуйста». Хотел уйти. «Стоп — пять рублей». У них так. Для нас дикость. Я был старшиной хозроты. Время прошло, командир батальона въелся в меня, он хотел, чтобы я кормил всю его семью. Я должен украсть у солдата? Никогда. Посадил на гауптвахту.

А тут ходит вербовщик, майор-летчик, вербует в авиатанковый десант добровольцев. Что это такое — понятия не имеем, но вся «шпана» записалась, и я записался. Через неделю выдали новую форму, построили у ворот полка с музыкой и — «Шагом марш на станцию!». Мы приехали в Дергачи под Харьковом и попали в часть. Обманул нас майор, авиа там и не пахло, но танковый десант настоящий. 11 — й танковый корпус 36-я танковая бригада — в ней прошли, проехали аж до самого Берлина и дальше. Командир — «Батя», полковник, Иван Иванович Жариков, умный и мужественный человек. Наше подразделение — моторизованный батальон автоматчиков, нет боев — собирается в кулак, а если «Вперед!», то десантников разбирают по танковым батальонам, 8–10 человек на танк. Кроме десантников — противотанковая и минометная батареи, во время боев как действовали, не знаю… Танк Т-34 — лучший в мире танк. Сначала со старыми пушками, а под конец войны — с новыми.