"Сапер ошибается один раз". Войска переднего края - читать онлайн книгу. Автор: Артем Драбкин cтр.№ 32

Мне пленный итальянец рассказывал, что если узнают, что солдат сдался в плен, то немедленно к его дому приставят полицейского и семья объявляется вне закона. Можешь прийти туда и взять, что хочешь. Там очень строго было, и в Германии тоже. Как же не проверять попавших в плен? Сколько к нам под видом пленных просачивалось диверсантов?

У нас в батальоне был командир роты. Он до войны был капитаном, командиром саперной роты, но когда немцы пришли, он сдался в плен и служил им. Строил оборону, дороги, издевался, убивал. Когда наши войска пошли в наступление, он притворился военнопленным, документы подыскал. Наши пришли, а он остался в деревне как примак.

После проверки его разжаловали до младшего лейтенанта и послали на фронт. На фронте он воевал хорошо, орденами был награжден и дослужился снова до капитана. Вернулись на Родину, он был в 31-м батальоне командиром 2-й роты. 1-й ротой командовал капитан Андреев, а 3-й я командовал. Выходим на полевые занятия, а у него ротой командует командир первого взвода.

— Где командир? — спрашиваем.

— Нету, забрали.

А как? К нему приехала жена, а для того, чтобы это сделать, надо было оформить специальный пропуск, потому что там была пограничная зона. Он послал запрос, стали проверять, и его темные дела раскопали. Рядовой такой же затесался. Отслужил, демобилизовался. Работал шофером в Краснодаре в «душегубке» у немцев. Там жила одна женщина, которой удалось спастись из этой «душегубки». Ее оттуда достали полуживую, она лежала на полу и еще дышала. После войны она его узнала — все, арестовали.

Еще знал одного немца-фольксдойче, Стефана. Тоже был капитаном, началась война, он сдался в плен. Его немцы приняли и послали в Африку воевать в армию Роммеля. Там был ранен, приехал в Германию, а немцы отступают. Он затесался среди наших военнопленных и сдался. Разоблачили, СМЕРШ здорово работал. Сдача в плен — это преступление по закону. Это был суровый закон, но он был. Конечно, в плен можно по-разному попасть, без сознания и раненым.

— Как развлекались, отдыхали на войне?

— После войны мы хорошо отдыхали, встречались с американцами. Дней 10 мы с ними дружили, в городе Рожмиталь, километров 100 от Праги. Друг к другу в гости ходили. На фронте иногда артисты приезжали, на формировании, на отдыхе — когда стояли. Хорошие артисты, прямо в окопах пели. Песни пели замечательные, фронтовые: «Синий платочек», «В далекий край товарищ улетает», «Темная ночь», строевые песни — всякие. Кино на фронте я ни разу не смотрел. В Монголии каждую ночь в степи крутили кино. Борта у киноустановки открывают, из простыней делают экран, а зрительный зал — хоть тысячу человек можно посадить, за сотню километров никого нет. У меня два солдата в кино пошли напрямик и прошли мимо палаток, их потом два дня искали. Никаких ориентиров нет. В госпиталях кино было, конечно.

— Как вы сейчас относитесь к той войне?

— Война была вынужденная. Для меня она была справедливая. Я не жалею, что на ней был, потому что иначе неудобно бы себя сейчас чувствовал. Много пакостей, несправедливого говорят, что гнали нас, как стадо. Тяжелая для нас война была, и без суровых мер нельзя было. Ехал я не так давно в вагоне в Москву с майором милиции. Он рассказывал, как в Чечне воевал. Дежурили на блокпосту, и их взяли в плен. Я стал спрашивать, как же они попали в плен.

— Оружие было?

— Было. Автоматы и пулеметы.

— Сколько вас было?

— Пятеро.

— Как же вы могли?

— Так их много было, человек 30 или больше!

— Какого хрена вам оружие дали, вы за блоками сидели, с пулеметом можно и с сотней воевать, огонь вызвать на себя. Псковские десантники вызвали, все погибли, не сдались в плен, а вы что! Выкупили вас, и ты ходишь, гордишься, что в Чечне воевал!

О, как он на меня рассердился! Молчи, вояка, ты еще должен этот выкуп отработать… Видите, какое отношение сейчас к войне? Героизм у нас был массовый, хотя другой раз вынужденный. Вот смотри, был капитан Гастелло, врезался в колонну. Или Талалихин. Какой моральный упадок для немцев — немец летит и думает: а черт его знает, «ивана», как даст в лоб! Какую моральную силу должен иметь летчик! Или подвиг Александра Матросова, может, там и лишнего чего наговорили. А Зоя Космодемьянская? Это надо понимать. Болтают сейчас — а вот она дома поджигала, в которых люди жили, против народа шла. Я был на ее могиле. Она не дома поджигала, а конюшню, в которой немецкие лошади стояли. Кутузов Москву сжег, что, он тоже враг? Я считаю, что Зоя Космодемьянская поступила как настоящий герой, хотя и мало сделать успела.

Говорят, что у нас голод был. А у немцев что, его не было? Я с пленными разговаривал. Они рассказывали, что Гитлер запретил картошку в конце войны чистить перед варкой, потому что при этом питательные вещества теряются. Даже квалифицированным рабочим в день давали две сигареты, такой был паек. В Будапеште мы воевали, так ни воды, ни хлеба не было. Зайдешь в дом, дашь кусочек хлеба, так они рады были ему. И в Будапеште, и в Берлине наши разворачивали полевые кухни — народ был голодный там, кормить надо.

И еще мы победили, потому что мы к пленным так жестоко не относились, у нас не было лагерей смерти. Политика была такая — он сдался в плен, зачем его убивать? Если ты его убьешь, другой уже не сдастся. Как-то Александра Македонского спросили, когда ему уже 20 лет исполнилось: как вы добиваетесь таких успехов? Он ответил в том смысле, что он не угнетает покоренные народы. А у нас что началось — в рабство угоняют мирное население, военнопленных. Народ услышал, что его ждет там, и стал сопротивляться.

(интервью Григория Койфмана)

— Родился я в 1922 году в городе Вильнюсе, входившем в то время в состав Польши. Мой отец, кожевник по специальности, умер еще до войны, оставив после себя трех сыновей. Мама работала портнихой. Я до 1939 года успел проучиться два года в механическом техникуме.

Вильнюс был большим культурным городом, в котором проживало 80 000 евреев, 60 000 поляков, тысяч двадцать русских белоэмигрантов и всего тысяч десять литовцев, но после раздела Польши Вильнюс был отдан литовцам, и тогда местные литовцы стали нам кричать: «Теперь мы вам покажем!»

По какому-то соглашению, еще до «добровольного присоединения» Литвы в состав СССР, вильнюсский завод «Электрит» был переведен в СССР, в Минск, и рабочим предложили ехать вместе с заводом, каждому обещали дать советское гражданство и жилье. И я, не будучи каким-нибудь идейным комсомольцем, решил взять маму и двух младших братьев и уехать в Минск, где нам выделили на семью небольшую комнатку с кухонькой. Мать работала по специальности, я электриком на заводе, жизнь на новом месте налаживалась, в Витебске у матери жила родная сестра, а через год вся наша вильнюсская родня также стала «частью советского народа». В марте 1941 года меня призвали на срочную службу в Красную Армию, привезли в Борисовский гарнизон и после карантина направили в полковую школу. Все знали, что я «западник» и «польский беженец», акцент меня сразу выдавал, но отношение ко мне со стороны командиров и товарищей-красноармейцев было хорошее.