Соль земли - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Марков cтр.№ 133

– Тятюшка! – обрадованно воскликнула Ульяна. – Ты посмотри на этого изверга! Ты знаешь, кто он? Урод капитализма! Он вовсе не воин Советской Армии, а сын купца Тихомирова. Пробрался сюда отцовские драгоценности на усадьбе староверов искать!

Ульяна возбуждённо говорила всё это на ходу. Она подвела Станислава к навесу, тяжело опуская ружьё, сказала:

– Посторожите его.

Но бывалые партизаны и без неё знали, что делать. Они взялись за ружья, пропустив Станислава к самому костру.

– Он меня замуж, тятя, за себя сговаривал. Богатством своим завлекал, а когда я отказалась, бросился на меня… Если б не Находка, погубил бы совсем… Насильник он – вот кто! Тёмная у него душа!.. – И Ульяна заплакала горькими слёзами.

Платон и Лисицын насупились, крепче сжали ружья. Разве нужно было им, людям, прожившим на земле многие-многие годы, повидавшим на своём веку всякие виды, испившим из чаши житейской и горького и сладкого, объяснять, что значили эти слёзы девушки? И без объяснений они хорошо поняли, какое ужасное душевное потрясение пережила Ульяна и какая невыразимая крепость таилась в душе её, чтоб исполнить всё, что она исполнила.

Ненавидящими глазами глядя на Станислава, Лисицын обнял дочь, поцеловал её в русую головку со сбившимся платочком и тихо, больше сам для себя, сказал:

– А мы-то, старые глухари, видать, совсем негодные стали! Сидим у моря, ждём погоды… А ты почему сел? Кто тебе позволил сесть? – повернулся Лисицын к Станиславу.

Тот покорно встал.

– За Улю с тебя, грязный человечишка, будет спрос особый, а теперь слушай, что я тебе скажу: зря ты ищешь отцовские драгоценности, ничего не найдёшь, хоть сто лет копать будешь. И знаешь почему? Советская власть эти ценности конфисковала много лет тому назад. Ни тобой, ни твоим отцом не наживались они. Народное это достояние! Твой дед и отец не щадили нашего брата, охотника-промысловика, сосали кровь из трудовых людей, как пауки. Тебе известно это?.. Слушай, Платон, в каком году мы тихомировские сундуки с золотом-серебром нашли? Что-то я запамятовал, – обратился Лисицын к Золотарёву.

– В тот год, Миша, когда наш колхоз организовался, – в тридцать первом, по весне. Помнишь, ты принял бригадирство в охотничьей бригаде, и мы пошли с тобой участки нарезать по левобережью Таёжной?

– Правда, Платоша, в тридцать первом! – Лисицын снова повернулся к Станиславу. – Вот сколько этому делу лет! А ты, чурбан осиновый, копать вздумал! Ты бы лучше полезным делом занимался, мирную жизнь людям помогал настраивать.

– Два сундука было. Один большой, другой поменьше. Оба под замками, железом окованные, – вспоминал Платон.

– Не первый раз, видать, награбленное добро в земле хоронили. Думали: не узнается! А от народа не скроешь ничего, хоть к чёрту на рога запрячь. Об этих сундуках слух давно шёл. Ещё в гражданскую войну, когда в партизанах сражались, мы искать их пробовали, да не до этого было. И долежали они до своего срока. Испросили мы, охотники, у властей разрешение и нашли! Благодарствие нам тогда из самого центра по телеграфу отбили. Ясно тебе или не ясно? – в упор взглянув на Станислава, спросил Лисицын.

– Ясно, товарищ Лисицын, – обливаясь потом и бледнея от всего услышанного, еле слышно произнёс Станислав.

– Ну, насчёт товарища ты не торопись. Я тебе такой же товарищ, как орёл сове, – возмутился Лисицын. – Орёл всё старается в ясное небо взмыть, чтоб видели его и человек, и зверь, и птица, а сова норовит в чащобу забиться. Когда потёмки наступят, она тут как тут. По птичьим гнёздам шарится зверьков уснувших давит… У тебя замашки точь-в-точь совиные. А только и на сову бывает проруха: заклёвывают её малые птички, соберутся артелью и давай клевать. Да как клюют-то, смотреть страшно! Только перья летят. И каждая птаха всё ей в голову метит, чтоб было разбойнице-сове почувствительнее. Давай-ка, господин сова, садись вот сюда, а потом, поведём тебя в Мареевку, будешь ответ перед Советской властью держать.

Станислав сел на сосновый сутунок, опустил голову, струйки пота стекали по его толстой шее, на спине проступили мокрые пятна.

– Ишь как тебя разморило! Накопил на колхозных харчах жиров! Ведь я же тебе, паскуда, самый лучший кусок отдавал. Я тебя, как сына, жалел. А чем же ты отплатил мне за это? – с болью и обидой в голосе спросил Золотарев.

Станислав вскочил. Красное, обветренное лицо его перекосилось от злобы:

– Ведите меня скорее к властям! И хватит меня начитывать! Ишь какие политруки выискались!.. Я хозяин этих сундуков, у меня от отца завещание на руках. Через суд вытребую! Моё это сокровище! Моё! Моё!

– Ты смотри-ка, Миша, какой он приверженный к «моему». Ой-ой! – искренне изумился Золотарёв.

– Уля-то в точку попала: урод капитализма! Да ещё какой уродина-то, давно таких наша земля не видала! Много с ним будет хлопот, пока из его головы эту дурь выбьют… Становись, Платоша, впереди, а я за ним пойду.

Через минуту Золотарёв, Станислав и Лисицын вышли на дорогу. Находка заняла своё место – в двух шагах от Станислава. Ульяна шла позади всех. Теперь, когда всё пережитое у малинника отодвинулось в прошлое, она снова думала о Краюхине, и ей радостно было, что она сумела сберечь свою девичью честь.

Постукивая и бренча старым, много раз чиненным мотором, катер преодолел перекат и сбавил ход напротив избушки Лисицына.

– Эй, люди! Стан Лисицына этот будет? – крикнули с катера.

– Этот самый, – ответил Лисицын с берега.

Катер круто развернулся и, рассекая собственную волну, ткнулся в песчаный яр.

Лисицын стоял на самом краю обрыва, сдвинув шапку-ушанку на затылок, смотрел на катер и невесело думал: «Ну вот, и лесоустроители припожаловали. Что же мне с ними делать?»

Вечерело. Предзакатное солнце на чистом, голубом небе пылало огненным шаром. Но сибирский август уже делал своё дело: в воздухе веяло прохладой, и солнечные лучи, растекавшиеся над тайгой, были не горячими, а чуть тёплыми. От заросших кустарником берегов Таёжной тянуло густым смородиновым настоем. Созревала ягода.

Не дожидаясь, когда будет положен трап, с катера выпрыгнули двое: очень маленькая, большеголовая, черноволосая женщина лет сорока двух – сорока пяти, с жгуче-чёрными, продолговатыми, как у египтянки, глазами и острым носом, и высокий, стриженный под бобрик, припадавший на одну ногу мужчина с увесистой клюшкой в руках. Женщина была одета в мужское: сапоги, брюки из чёртовой кожи и тужурку-спецовку из тонкого брезента: на плечах мужчины, одетого в такой же покрой, висел накомарник, сплетённый из конского волоса.

На катере, кроме моториста, Лисицын приметил ещё двух мужчин. Едва катер приткнулся к берегу, они принялись перекладывать какие-то ящики и тюки.

– Вы что же, Лисицын будете? – спросила женщина, поднявшись на яр.