Зенитная цитадель "Не тронь меня!" - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Шурыгин cтр.№ 27

Взревела сирена. Тревога вызвала на верхнюю палубу полные расчеты. Не прошло и минуты, как все замерло, напружинилось, изготовилось к бою.

На командном мостике застыл старший лейтенант Мошенский. Сзади, с надетыми под каской наушниками, микрофоном возле губ, стоял старший радист Иван Спицын. На левом крыле, у брезентового бортика, следил в бинокль за приближавшимися самолетами противника лейтенант Семен Хигер, на правом крыле — те из немногих, кому по должности положено быть беспокойными, — беспрестанно докладывали обстановку сигнальщики старшина 2-й статьи Михаил Бойченко, краснофлотцы Андрей Скляров и Василий Кукурудзе. Склонившись к большой трубе дальномера, «топтались» старшина 2-й статьи Алексей Столяров и краснофлотец Борис Мазниченко…

На носу, возле малого дальномера, определяли данные для 37-миллиметровых автоматических пушек старшина 2-й статьи Борис Куликов и краснофлотец Владимир Гуммель. Рядом с ними стоял сосредоточенный Николай Даньшин.

Постоянно доворачивались на приближавшиеся самолеты все семь батарейных орудийных стволов и три пулемета. Десятки глаз, серых, черных, карих, прищуренных и широко открытых, следили за небом. Цепкие руки крутили штурвалы наводки, подошвы матросских башмаков, напружинившись, замерли на гашетках открытия огня…

Под стальной палубой «Квадрата», возле электродвигателей подачи питания и обогрева, стояли электрики старшина 2-й статьи Кожевников, краснофлотцы Михаил Ревин и Василий Курочкин. Они ждали глухих (сквозь броню) отзвуков выстрелов, но на верхней палубе почему-то медлили, чего-то выжидали…

Кок Кийко (его иначе и не называли как Иван Кузьмич) с досадой стянул через ноги не развязавшийся, когда потребовалось, белый фартук, поспешил в находившийся тут же на корме артсклад.

В пустом железном помещении, где из заметных глазу предметов — электролампочка под потолком да табурет на полу — палубе, ходил из угла в угол, томился бездельем не запертый на замок, но считавшийся под арестом сигнальщик Григорий Воскобойников.

В кубрике, одетые по полной боевой форме, сидели вместе с лейтенантом Лопатко «до особой команды» расчеты двух 130-миллиметровых пушек…

По крутым трапам несли наверх боеприпасы боцман Бегасинский, трюмный Рютин, кладовщики Борис Полищук и Борис Кротов.

Плавбатарея № 3 изготовилась к бою.

Сигнальщики теперь уже точно классифицировали корабль: эскадренный миноносец «Бодрый» отбивает воздушный налет противника!

Мошенский, не отрывая от глаз бинокля, приказал радистам:

— Передайте на «Бодрый»: «Могу прикрыть в моем секторе зенитным огнем. Командир плавбатареи»!

— Есть, передать на «Бодрый»… — скороговоркой повторил приказание радист Спицын.

Вскоре стало видно, как корабль повернул в сторону плавбатареи: волны били ему в скулу, и нос «Бодрого» то зарывался, то взлетал над белыми языками волн. Вместе с кораблем сместились и «юнкерсы».

…Бой был недолгим. «Юнкерсы», не ожидая подвоха, погнались вслед за эсминцем и вскоре оказались под перекрестным зенитным огнем такой плотности, что посчитали за лучшее ни с чем уйти восвояси.

Моряки обменивались впечатлениями. Кто-то вспоминал, как «зажали желтобрюхого» и тот наверняка «ушлепал с пораженным экипажем», кто-то, стоя в сторонке, помалкивал, унимал дрожь в зубах и коленях. Бой выигран. О самолетах врага забыто, потому что к плавбатарее на всех парах, во всей своей грозной красе, шел разгоряченный эсминец «Бодрый»…

Что поднялось на миноносце и плавбатарее! Братва отвела душу. Махали руками и бескозырками, кто-то посылал привет другу, кто-то благодарил плавбатарейцев, затем отдельные крики слились в обоюдное и мощное «ура». То было истинное морское братство!

На мостике «Бодрого» остро замигал семафор: «Благодарю. Желаю счастливого плавания. Командир».

Мошенский судорожно глотнул подступивший к горлу комок. «Счастливого плавания…» Ему, экипажу его неподвижной батареи эскадренный миноносец желает, как полноправному боевому кораблю, счастливого плавания!

Стараясь казаться невозмутимым, бросил старшине Бойченко:

— Передать на «Бодрый»: «Благодарю. Желаю счастливого плавания. Командир».

Стеля над холмами волн голубую дымку, прошел миноносец. Отплескались и стихли возле стальных бортов плавбатареи рожденные кораблем волны. И взгрустнулось морякам. Возбуждение от удачно проведенного боя сменилось тихой болью воспоминаний, тоской о живом гуле корабельных турбин, о центробежной силе хода, вжимающей матросские каблуки в палубу (так бывает, когда корабль описывает крутой разворот)…

Покачивалась на волнах большая железная коробка. Ее надежно удерживала уходящая в темно-зеленую глубину якорь-цепь. Мертвые якоря…

Облокотившись на поручни, Мошенский стоял на мостике. Самое бы время закурить, снять нервное напряжение, но он был некурящим.

Пальцы предательски подрагивали, и Мошенский, покосившись на «вечного вахтенного» лейтенанта Хигера, запрятал их под обшлага кителя. «Вечным вахтенным» лейтенанта окрестили сигнальщики: он постоянно находился на левом крыле мостика, там было его место по боевому расписанию.

Нет, Хигер не заметил дрожи пальцев Мошенского. Он и сам был возбужден, но, в отличие от Мошенского, еще и азартен.

— Товарищ старший лейтенант, надо бы нам срочно свои таблицы закончить. Давайте сегодня ночью? Соберемся, рассчитаем. Я кое-что интересное подметил… — предложил Хигер.

— Добро, — согласился Мошенский, даже не взглянув в сторону лейтенанта.

«Добро, добро»… Какое, к черту, «добро», когда залпы запаздывают?»

Хигеру хотелось высказаться. Он обиженно произнес:

— Сколько стреляем, а сбитых немцев все нет… Мошенский резко обернулся. Лицо его выражало гнев и боль. В словах лейтенанта он уловил сарказм. Сознание неполноценности плавбатареи, того, что «где-то кто-то воюет, а мы только порох жжем», точно ржа, проникало в матросские души. И лейтенант Хигер туда же…

— Да, третий месяц воюем, а сбитых немецких самолетов пока нет, товарищ лейтенант. Может, посоветуете дать радиограмму командующему с просьбой отвести плавбатарею обратно в Северную бухту? Может, запроситесь в сухопутные войска — там-то каждый день немцев видят и уничтожают!

Хигер, помедлив, ответил:

— Если считаете необходимым — могу подать рапорт. Он по-флотски сделал ударение на букве «о» — «рапо́рт».

— «Рапо́рт, рапо́рт»! Самое легкое, что можно придумать. Вы — на берег, я — на корабль, кто-то еще — на берег, а здесь? Здесь кто воевать будет? Нет, товарищ лейтенант Хигер, подавайте вы хоть каждый день по рапорту — ваше место на плавбатарее! Нам приказано стоять здесь на якорях. И точка.

Мошенский умолк. Высказал накипевшее, отвел душу. Хигер не возражал, не оправдывал свою минутную слабость. Если бы он хоть что-то сказал в оправдание, Мошенскому было бы легче. А так вспышка раздражения сменилась, как обычно у Мошенского в подобных случаях, чувством неловкости: обидел, накричал на человека… Хотелось сказать что-то примирительное, душевное. Однако слова не шли…