«Не прорваться, — подумал Седякин, — но это в том случае только, если вслед за Курским вокзалом белоказаками не будет захвачен и Юго-Восточный, расположенный уже за рекою Воронеж, и, значит, если их бронепоезд не зайдет с тыла к обороняющим мост».
Возникла такая угроза. Потому-то и отдан приказ.
— Давай разделимся, — сказал он начальнику своего штаба латышу Лягте. — К кому пойдешь ты, к кому я. Будем отводить. И на железнодорожный мост, думаю, рассчитывать уже нельзя.
Седякин имел в виду мост через реку Воронеж.
Оба они не спали третьи сутки подряд. Лягте подумал, поднял на Седякина мутные от усталости глаза:
— Сейчас все перемешано. И представь: приходишь, отводишь своих, — оголяешь этим половину участка.
— Да.
— Открываешь возможность обойти с тыла. — Да.
— Здорово же там сейчас прижимает!
Говоря это, Лягте, как и Седякин, думал о тех частях, которые с востока прикрывают Чернавский мост.
• •
У костра появился Кузьма Фадеевич:
— Господа! Воронежский железнодорожный мост наш. Красным каюк. И тем, и этим, — он махнул рукой. — На бронепоезде переедете реку, оттуда в штаб корпуса. Вы же хотите туда попасть?
Торопливо шли мимо домов и заборов, пересекли заросший колючей травой пустырь, взбежали на железнодорожную насыпь к отчетливо черневшему на фоне звездного неба бронепоезду.
Впереди мелькнул свет. Это был фонарь, выставленный из приоткрытой двери пулеметного вагона.
Кузьма Фадеевич обменялся несколькими словами с кем-то внутри вагона, помог им всем троим подняться по лесенке и, не прощаясь, исчез.
Дверь тяжело лязгнула, закрываясь.
Вагон освещался тускло. Шорохов вгляделся: лоснящиеся черные маты у пулеметных постов; на длинной скамье вдоль стены десяток казаков в шинелях. У каждого между колен зажата винтовка. Еще десяток казаков, но уже в гимнастерках и кителях, стоят, окружив офицера с телефонной трубкой в руке. Пулеметная команда.
Он опустился на скамью, где сидели казаки. Мануков и Михаил Михайлович сделали то же самое.
Под колесами застучали стыки рельсов.
— Понято! — крикнул офицер в телефонную трубку. — Дюжину взять в вагон, остальных на контрольную площадку. Понято! Откажутся ремонтировать-перестрелять. Понято!
Вагон заполнился гулким грохотом. Лежа на матах, пара пулеметчиков по правому борту вела огонь.
Стук колес прекратился. Бронированная дверь открылась. Казаки с винтовками один за другим покинули вагон. Словно прыгали в прорубь. Потом под доносящуюся снаружи ругань в него стали подниматься люди в черных от машинного масла и копоти ватниках: железнодорожные рабочие.
Угрожая наганами, пулеметная команда сбила их в тесную толпу. Бронированная дверь закрылась. Офицер скомандовал:
— Комиссары и коммунисты — руки вверх!
Руки подняли все. Но при этом почти у каждого из этих людей в руке была граната-лимонка.
Прежде чем приказать подниматься в вагон, казаки их, конечно, обыскивали. За гранату в кармане или за пазухой расстреляли б на месте. Но теперь достаточно было уронить одну из них на металлический пол, и все, находящиеся в вагоне, погибнут.
Секундной растерянности оказалось достаточно. Пулеметную команду разоружили, оттеснили в угол. Кто-то из захвативших вагон прокричал в телефонную трубку:
— У нас порядок!
Бронепоезд снова двинулся. Уже в обратном направлении. Он был захвачен красными.
Они все трое оцепенело следили за тем, как разворачиваются события.
Новая остановка. Пулеметную команду повели к выходу.
Судя по доносившимся голосам, тут же, у бронепоезда, ее подхватила охрана. Значит, была это заранее подготовленная операция. Партизанская, неправильная с чисто военной точки зрения, в которой слишком во многом ставка делалась на счастливое стечение обстоятельств. Но удалась она в полной мере.
К ним обратились:
— Товарищи! Вы из какого отряда?
Их тоже посчитали казачьими пленниками! Ничем иным дальнейшего нельзя объяснить. Ничего не ответив, Мануков и Михаил Михайлович пошли к выходу. Им не препятствовали.
Но, значит, и ему, Шорохову, надо за ними идти! Опекать эту пару и дальше.
С трудом он перевалился за брус стального порога, спиной упал в траву. Когда поднялся на ноги, увидел, что его компаньоны уже шагах в двадцати от насыпи. Шатаясь, побежал за ними. Позади него многоголосая пулеметная трель вспарывала тишину. Бронепоезд вступил в бой на стороне красных.
• • •
Много часов после этого бродили они по городу. Темноту ночи то слева, то справа от них рвали взрывы, стрельба, крики «ура». Бывало, что мимо скакали конные, толпами пробегали мужчины и женщины с винтовками.
Как Шорохов понял, его спутники разыскивали штаб какой-либо из мамонтовских дивизий. Встречные казаки то ли в самом деле не знали, где это, то ли скрывали.
Наконец наткнулись на караульных с белыми лоскутами на фуражках. Стояли они у высоких ворот, возле которых горел костер. Мануков вступил в переговоры. Казаки сперва глумливо посмеивались, но все же один из них скрылся за воротами, довольно долго отсутствовал, а когда возвратился, то рядом с ним был Кузьма Фадеевич.
— Здесь, господа. Это здесь, — сказал он, нисколько не удивившись. — Заходите.
Двор заполняли возы, тоже освещаемые светом костров. В глубине его стоял двухэтажный дом.
Поднялись по ступенькам крыльца; миновав сени, вошли в длинный и широкий зал. Скупо светила керосиновая лампа под потолком. Пол устилали ряды матрацев. На них лежали и сидели раненые, в бинтах, казаки.
Такой же зал был на втором этаже. Почти весь он был занят низкими портновскими столами. Под ногами шуршали листы разодранных книг.
Появился казак, швырнул на один из столов охапку суконных одеял. Кузьма Фадеевич тем временем зажег свечу. Шорохову, впрочем, было безразлично, темно ли, светло ли вокруг. Хотелось скорее лечь. И чтобы можно было ни о чем не думать.
Он и лег, и закрыл глаза, но не вслушиваться в то, о чем говорилось рядом с ним, ему не удавалось. Да и говорилось-то удивительное!
• • •
Мануков:
— Любезный друг! Прежде всего прошу выяснить: нет ли возможности срочно связаться со штабом корпуса? С его командиром или начальником штаба.
Михаил Михайлович:
— Им бы, милейший, сейчас ваши заботы! Мануков:
— Какие же? Это я и намерен узнать. Михаил Михайлович:
— И право, роднейший? Почему вы нас все время бросаете на произвол судьбы?
Кузьма Фадеевич: