• •
Когда Шорохов наконец остался один в небольшой, с низким потолком чистенькой комнате особняка, который их компании предоставили, обессиленный, он долго сидел на кровати.
Он видел, как умер Вермишев. Это было во дворе возле здания бывшего окружного суда. Они с Мануковым как раз туда подошли.
Слышал глухие удары, крики:
— Будешь молчать? Молчишь? Молчишь? Слышал, как Вермишев прохрипел:
— Да здравствует Красная Армия!..
И доброжелательные искорки в глазах, и щедрая улыбка на лице Мамонтова, и вообще все его уверенное поведение во время прохождения войск у собора было актерской игрой. На самом-то деле в эти минуты ничего и никого ему не хотелось ни видеть, ни слышать, мрачное отчаяние владело им, и причиной этого послужило сообщение, которое часа за три до вступления в Елец частей корпуса привез курьер от Сизова: накануне, 30 августа, Козлов пал. Сам Сизов спасся, но канцелярия его захвачена, как и та часть обоза, что при ней состояла, причем жители города почти все поголовно красных приветствовали. С отступившими казаками ушло всего лишь с полсотни дружинников.
Удар был тяжелейший. Власть, утвержденная по самому, как считал Мамонтов, надежному, классическому образцу, после ухода корпуса продержалась всего только три с половиной дня. Из козловцев не сформировалось и роты. Больше не существовало никакой хоть сколько-нибудь обширной территории, которая «дышала бы по-казацки». Опять все владения корпуса состояли из одного-единственного города, и, поскольку тыл корпуса снова оказывался не защищен, в Ельце нельзя задерживаться, надо как можно скорее идти дальше, только так и спасая себя от отрядов, которые брошены красным командованием, чтобы уничтожить его полки.
«Мой следующий шаг? Но какой? — растерянно спрашивал и спрашивал он себя, внешне так горделиво восседая на лошади у Вознесенского собора, так благосклонно поглядывая на поющих попов, на ликующую елецкую знать, в приветствии поднося руку к козырьку фуражки. — Да. Что же все-таки делать?»
Как и под деревней Елань-Колено, бросить обоз, благодаря этому обрести особую быстроту маневра и повторить рывок на север? Но позвольте! Тот обоз был общий — и, значит, ничей. Да и отправляли его на Дон. Теперешний почти нацело состоит из личного имущества командиров и рядовых корпуса. И его-то бросить в красном тылу?..
• •
Чего не был способен тогда понять Мамонтов? И не только он, но и все офицеры его штаба, командиры дивизий, полков? Той истины, что корпус уже превратился лишь в боевое охранение тысяч повозок и железнодорожных вагонов с награбленным. Ведь потому-то и для участия в такой решающей для корпуса операции, как наступление на Раненбург, был выделен всего один конный полк. Остальные упрямо пошли на Лебедянь — Елец, то есть все более заворачивая к югу, в сторону Дона. И самое поразительное: штабы полков, дивизий, всего корпуса такое решение обосновали, объявили оперативно необходимым и достаточным для успеха, и даже потом поражение не слишком их огорчило: обоз-то не пострадал!
• • •
Так что же все-таки делать? Мечта: корпус движется по красному тылу и тысячные толпы, ликуя, стекаются под его знамена — еще не угасла, еще манит…
Около шести часов вечера Мамонтов покинул площадь. Два часа провел в здании, где размещался штаб, обмениваясь суждениями с Калиновским.
Потом состоялся ужин в компании торгово-промышленных деятелей города и еще два разговора опять же в штабе корпуса: с командиром пешего отряда Мельниковым и с Родионовым.
• • •
Ужин проходил в помещении бывшей фондовой биржи. В ее самом большом и парадном зале «покоем» расставили столы, накрыли белыми скатертями, сервировали. Закуску и напитки подали великолепные.
Звенели бокалы. Впрочем, перед Мамонтовым с самого начала был поставлен всего лишь стакан крепкого чая без сахара.
Началось приветственными речами:
— …на клинках шашек, на острых своих штыках вы принесли нам избавленье от ужасов комиссарского произвола…
— …Кто, ну кто сказал, что Россия оскудела героями? Они среди нас. Вот они! Вот! Это вас мы сегодня чествуем, господа, наши отважные освободители, это вашими подвигами восхищаемся, это вас сегодня так беззаветно славим…
Когда очередь дошла до Мамонтова, он изложил программу. В ней было почти такое же, как обнародованное в Козлове, обращение к населению, но еще и-«Совет районных организаций», главный орган гражданской власти в городе и уезде вместо управы, и «квартальные попечители» вместо полицейских, и «дежурные» вместо дворников и сторожей, и агитация посредством искусства — словом, весь тот набор обманных словесных вывертов, который навеял ему разговор с Поповым в селе Вязово. Закончил же Мамонтов так:
— И вот я был там, у собора, и, убежден, все вы, господа, тоже были там и приветствовали наше доблестное воинство, принесшее вам свободу… И вот я был там и ликовал сердцем, и в то же время я напряженно думал тогда над тем, как много работы предстоит совершить всем нам по восстановлению разрушенного. Нужно прежде всего восстановить деятельность общественных учреждений, учебных заведений, торговых предприятий, а для всего этого необходимо восстановить разрушенные и сожженные здания, наладить транспорт, запастись на предстоящую зиму топливом.
Да-да, он так и сказал тогда. В двух фразах его трижды в той или иной форме прозвучало слово «восстановить».
Далее Мамонтов продолжал:
— Но у кого же теперь, господа, в руках главный рычаг? По-прежнему у нас, у казаков? Не-ет. Мы, посланцы вольного Дона, сделали для вас все. Большевистские национализации отменяются. Устанавливается свобода торговли. Ни малейших препятствий в предпринимательской деятельности. Это наш дар вам, господа. Щедрый дар. Он оплачен кровью казацкой. Процветайте! Но и вы со своей стороны должны сделать так, чтобы уже завтра — не позже, чем завтра! — рабочий мог прочитать на воротах вашего завода, мастерской, фабрики, торгового предприятия объявление, приглашающее его на работу с честной оплатой. И чтобы обыватель уже завтра вошел в лавку, где сумел бы за приличную цену купить себе продукт первой необходимости. Я понимаю, вы сейчас в стесненных обстоятельствах. В чем-то это будет ваша жертва. Но это еще и ваш долг, святая обязанность граждан свободной, истинно свободной России… Вот мои мысли там, у стен собора, и моя в них надежда.
Молчание потом длилось долго. Сидевшие за столом господа в сюртуках и визитках, не произнося ни слова, ели и пили. Снова пили.
Мамонтов, все более хмурясь, ждал.
Потом один из торгово-промышленных деятелей Ельца, Владимир Глебович Малов, «министр иностранных дел», как за особую изворотливость ума его величали среди местного купечества, интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти пяти, поднялся с ответным словом. В нем были вступительная, доказательная и заключающая части.
Во вступительной он воспевал подвиги мамонтовского корпуса и лично его командира: могучие, бескорыстные, самоотверженные.