Клон-кадр - читать онлайн книгу. Автор: Павел Тетерский cтр.№ 3

«Скорость нашей жизнедеятельности неуклонно растет. Мы живем в век новых технологий, хайтека и сотовых телефонов». Так пишет в глянцевые журналы каждый второй бумагомаратель, пытаясь выцыганить для своей нетленки лишнее (оплачиваемое) количество знаков. За три дня хайтек учинил очередной прорыв. Я точно знал, что, когда я ехал на вокзал (этим же маршрутом, только в другую сторону — вы помните?), в этом месте не намечалось даже намека на начинающееся строительство. Были казарменного вида постройки эпохи дореволюционного промышленного подъема, пыльные газоны с собачниками и алкоголиками; намека — не было.

А больше всего меня удивило то, что всем остальным пассажирам «Икаруса» было абсолютно плевать на заоконного каменного монстра. Они продолжали чинно трястись в автобусных внутренностях, уткнувшись носами в газеты или в собеседников. Надутые (прямо с утра) ганджей студенты лыбились Джа, воткнув в пол и изредка толкая друг друга под локоть, чтобы произнести отрывочно-обкурочную фразу, в ответ на которую получали еще одну порцию улыбки Джа. Профессорского вида дед с сакральным видом деловито рылся в авоське — так, будто в ней спрятана именно та последняя и единственная спичка, при помощи которой Брюс Всемогущий Уиллис в очередной раз спасет мир. Несколько кримпленовых задниц толкались у выхода, схватившись за подвесные ручки из бежевого кожзама. Малолетка с зачатками будущей блядской симпатичности с трогательной улыбкой читала журнал «Fool». А прямо напротив меня толстый мальчик с умным видом вписывал в кроссворд слово «головастик». Ручка у него была тоже толстая и темно-синяя. На ее корпусе почему-то был изображен Юрий Шевчук. Наверное, чей-нибудь презент из питерского магазина «Castle Rock». Больше таких вещей нигде в России не продают.

Я хочу сказать: никто не пялился в окно, не показывал на это пальцем. Никто ничего не высказывал по поводу столь странного возникновения нового небоскреба. Его просто игнорировали — при том, что Москву никак нельзя назвать городом небоскребов. Игнорировали так, как будто это примелькалось им с рождения, став одной из неброских деталей среды обитания. Тех, которые замечаешь только тогда, когда с их крыши на тебя гадит голубь. Или когда одухотворенные дети кидают в тебя каким-нибудь дерьмом с их балконов.

Это было обнесено чугунными прутьями забора, такими же одиозными и монументальными. По центру в забор вклинивались ворота (одна из их створок показалась мне приоткрытой), а между ними и собственно этим простиралось несколько десятков квадратных метров абсолютно ровного газона. На фоне всего остального пыльного урбана его патологическая зелень казалась искусственной.

Автобус нырнул под лениво подергивающийся и пропитанный выхлопом массив, который в теплое время года заменяет обитателям мегаполисов листья деревьев. Отвратительный глюк скрылся из виду. Сквозь гущу каштановых зонтиков теперь просматривался только шпиль — тупоносый и невнятный, как памятник российско-грузинской дружбе работы Церетели. Я еще немного помозолил об него глаза и отвернулся. Призрачный стикер, извещающий граждан о местонахождении аварийного выхода (еще его называют запасным, ударение на второй слог), занял свое прежнее место в левом верхнем углу картинки.

Снова включили рекламу. Лживый голос популярного медиамагната, человека и парохода Ролана Факинберга предлагал пассажирам посетить какой-то очередной потребительский Клондайк (дайк-клон, клайконд — все массмедиа с незапамятных времен любили тиражировать его уникальную способность придумывать анаграммы на ходу, прямо в момент произнесения основного слова), открытый на энном километре МКАД им и ему подобными манимейкерами (римейкаменами, керимайменами).

Мне подумалось, что все это я почему-то буду помнить очень долго. Всегда. Всю ситуацию. И детище хайтека, враз выросшее на пути следования трамвая и вытеснившее его вон, освобождая пространство для гигантского спрута своих подземных коммуникаций. И ядовито-кислотные поручни — флуоресцентно поблескивающие конечности другого гигантского спрута. И кучку кримпленовых жоп у выхода (одна сказала другой: «Все, пока, Валентина, я пошла»). И толстого мальчика, вписывающего в кроссворд слово «головастик». И Юрия Шевчука в формате 2D, беспомощно подрагивающего очками в такт движениям ручки…

И лживый голос Ролана Факинберга. Странное ощущение.

* * *

Еще был контролер — уже позже. Как обычно, стандартный непохмелившийся контролер, поймавший зорьку и трясущейся клешней собирающий дань с пассажиров. Большинству людей было пох…й на него, они устало протягивали ему мятые червонцы и забывали о нем в течение секунды. А он деловито засовывал червонцы в карман и с видом хозяина положения шел дальше. Ни о каком официозе и квитанции, разумеется, не могло быть и речи. Интересно, хоть кто-нибудь когда-нибудь заплатил кому-нибудь полноценный штраф в размере ста рублей?

Меня активность контролера не коснулась. Бросив понимающий и даже слегка сопричастный взгляд на мои разбитые в хлам кости, он не стал со мной разговаривать и, свернув небритое рыло далеко в сторону, прошаркал мимо. Патриот, наверное (я почему-то был уверен, что патриот). Удивительно, как мало надо для того, чтобы ваше присутствие перестало мешать окружающим.

Дома я совершил ритуальное омовение под средней горячести струей душа (запекшаяся кровь ошметками посыпалась в средней бурности поток), наскоро закинул в себя обрывок трехдневной (как минимум) котлеты, запил его чаем и, нацепив относительно цивильное шмотье, вышел вон. Относительно цивильное шмотье: это то, что не дает окружающим думать, что ты — двадцатисемилетний придурок, который только что в очередной раз открыл для себя футбольный хулиганизм и вернулся из гостеприимных кавказских земель, где местная агрессивно настроенная молодежь чуть не выбила из тебя дух… Я ношу просторные штаны-хаки с карманами по бокам, кеды и шорт-сливы (обычно без «молнии», но ради действительно хорошей вещи можно сделать исключение).

Единственная деталь гардероба, перекочевавшая с выездной униформы: армейский ремень с пряжкой (на пряжке — выштамповка: стандартная звезда о пяти концах). Не вправленный в штаны, а просто опоясанный вокруг живота. Это одна из тех навязок, которые всегда при мне. Полезная вещь в Большом Городе.

В двадцать семь лет поздновато открывать для себя футбольный хулиганизм, даже если это не первое его открытие. В двадцать семь лет вообще поздно для себя что-нибудь открывать. Мне, правда, на это плевать — вот в чем все дело.

К двадцати семи годам я уже успел пожить жизнью, когда ничего для себя не открываешь. Жизнью умиротворенного имбецила, соответствующего своему возрасту. Не могу сказать, что мне это не нравилось. Мне это нравилось, просто в отличие от более счастливых персонажей я понимал, что аз еcмь умиротворенный имбецил. Это ставило, конечно, какие-то палки в колеса, но не настолько, чтобы срываться с цепи… до поры до времени. Стоп: об этом я говорить не хочу, не люблю и не могу. В любом случае, так уж получилось, что оно закончилось, и теперь аз есмь имбецил неумиротворенный. Без домашних тапочек (по норе своей я хожу босиком — благо, полы теплые и пятки приспособленные).

Мне двадцать семь. Год назад я официально перестал считаться представителем молодежи. Но время у меня еще есть. На все. То, что некоторые извращенцы к этому возрасту уже руководят транснациональными компаниями, возглавляют завоевательные походы или клеят ласты от передоза в статусе попили рок-звезды, меня абсолютно не касается.