— Отлично. Ты поговорил с этой, как её…
— С Бертой? Да, всё нормально. За триста баксов она выпишет нам что угодно.
— А если Ник сам решит поехать?
— Я думаю, мы узнаем об этом заранее. Звякнем этой Берте и договоримся разделить всё напополам.
Чикатило посмотрел в лифтовый потолок.
— Тоже правильно. Половины жалко, но лучше никогда не жмотиться. Иначе не будет даже её.
Берта была австрийской подданной, которая уже лет семь как вертелась почему-то в Москве — какой-то неудовлетворённой крейзи с извращённой психикой, типа Джоанны Стингрей. Иногда нам казалось, что она сильно пьёт по окончании рабочего дня. Тогда всё это сыграло нам на руку, потому что за эти годы Берта с головой въехала во все здешние расклады — она не обламывалась сделать по дружеской просьбе липовую бумажонку за триста долларов. Любой другой европеец на её месте нацепил бы глупую улыбку — «I can't help u, sir» — и послал бы нас на все четыре, если речь идёт о сторонах, или три, если речь идёт о буквах. А может быть, даже заложил бы нас начальству — из офисной солидарности и в целях поддержания общего уровня деловых отношений в этой дикой, но рвущейся к свету стране. А вот Берта была готова на всё.
Иногда такое случается — некоторые люди по ошибке природы рождаются не в той местности, и их всю дорогу тянет в какую-нибудь необъяснимо манящую пердь: я не о скучающих по родине эмигрантах, я о тех единицах, которые почему-то приживаются в чужой общине и с лёту хавают все её расклады. Нам несказанно повезло с этой самой Бертой, но в конце концов во всей этой одиссее было не обойтись без фактора везения. Без него вообще никогда ничего не выходит — если кто-то думает, что всего можно добиться только усидчивостью, каменной задницей и самоотверженной работой, то он глубоко ошибается.
— …Отлично. Ну, я поехал. Мне пора.
Что-то в Чикатилином облике мне упорно не нравилось. Что именно меня смущало, я понял при последнем беглом осмотре, когда двери лифта уже закрывались.
Я хорьком метнулся к лифту и в полушпагате успел вставить ногу между его сдвигающимися дверцами. Офисная туфля сжалась в нелепую продолговатую колодку, а потом двери снова распахнулись.
— Чикатило!
— Ась?
— Застегни ширинку, Чикатило!!!
— Что? А, да, действительно. Спасибо за совет, батенька. Ну, я поехал.
Я втиснулся в лифт, нажал на кнопку «1» и пристально посмотрел в Чикатилины хитрые глазки. Всё с ним было понятно, с этим долбаным сексуальным маньяком.
— Что, не вовремя Стриж позвонил, да? Обгадил тебе всю малину? Признайся, ты сделал это, правда?
Чик посмотрел на меня с видом заговорщика, готовящего чей-то побег из Бастилии.
— Она сама… Это была её инициатива. Она мне сказала, что ей нравится, как мы рискуем. И то, что я никогда не…
Лифт стукнулся днищем обо что-то мягкое, пружинное — если бы не идиотская скорость движения, его приземление вообще бы не ощущалось. Двери открыли нашим взглядам несколько выхолощенных людей с картинок — тех, что в основном и составляли дневное содержимое офисного центра. На их ухоженных елейных лицах читалось: «Жизнь удалась», и я впервые за всё время в этих стенах поймал себя на том, что наконец-то и я с ними солидарен: наша жизнь тоже потихоньку начинала налаживаться. Ясное дело — мы вкладывали в понятие «жизнь удалась» не то, что они, но какая в конце концов разница: каждый получает свой кайф, а люди, получающие свой кайф, в чём-то сходны.
Мы вышли в холл, а портреты из серии «Жизнь удалась» начали по одному вписываться на наше место.
— Это она ещё при мне сказала. А насчёт риска — я ведь тоже рискую. Вместе с тобой. Но вот меня она почему-то не трахает прямо на рабочем столе.
— На подоконнике, батенька. Прошу заметить — на подоконнике. Немного меньше скептицизма, больше веры в саксесс — и вы тоже будете заниматься сексом на…
— Пошёл на х…!!!
Чикатило отвратительно засмеялся и развернулся в сторону выхода, протягивая по направлению ко мне руку с факом среднего пальца. Я нырнул в лифт, в котором клерки уже приготовились к отбытию, нажал кнопку «16» и занял место у дальней стенки.
— Я всё равно ничего не успел… Стриженов позвонил, когда уже подходило! — донеслось до меня из-за уже почти закрытых дверей. Клерки сделали вид, что ничего не услышали — только одна средней внешности мэм в деловом костюме заулыбалась сквозь поджатые губы, косясь в мою сторону.
— Мы, менеджеры, мы ведь тоже люди, — сказал я ей. — Ничто человеческое нам не чуждо.
Теперь заулыбались сразу несколько клерков. «Наверное, они действительно тоже люди», — подумалось мне.
Я влетел в двери офиса очень вовремя: раскрасневшаяся Илона как раз собиралась что-то врать в телефонный ресивер — однозначно, отмазывать моё отсутствие.
— Ах, вот он, уже пришёл, — облегчённо прощебетала она, — передаю трубку. — И, прикрыв эту самую трубку наманикюренными пальчиками (которые ещё минут пять назад вгрызались на подоконнике в Чикатилину мякоть), одними губами прошептала в мою сторону: — Это Нэцкэ.
Я жестом попросил её плеснуть мне для храбрости. Перехватил ресивер и, прокашлявшись, произнёс офисно-небрежное «Слушаю вас».
Никита мурыжил меня по телефону, наверное, минут двадцать, не меньше. Он задавал мне всякие каверзные вопросы, ковырялся изнутри, повторял вопросы дважды — это был настоящий допрос, почти профессиональный, честное слово. Он, конечно, и в мыслях не мог представить, что мы собираемся его кинуть — нет, он просто хотел правильно вычислить виноватого, который должен был платить за то, что весь его легальный бизнес покатился коту под хвост. Он жил по понятиям и готов был нести ответственность за свои косяки — но я должен был убедить его в том, что это именно ЕГО косяк, ничей другой. Что я и пытался сделать все эти двадцать минут. За это время я успел заглотить ещё две полфаланги, несколько раз — в особо критических ситуациях — изойтись испариной и раза три подумать о том, что в биографии Никиты наверняка бывали и другие допросы — с бейсбольными битами, утюгами на животах и паяльниками в анусах. Но голос мой звучал ровно и без запинки, каждый раз я выруливал на поворотах, как Шумахер на трассе в Монте-Карло, и не облажался ни разу. Пару раз я ловил на себе взгляды Илоны — приятные, нежные и наводящие на мысли о подоконнике, который был гипотетически возможен по окончании всей этой заварухи.
— Ну, — сказал напоследок Нэцкэ, — и каково твоё резюме?
— По поводу чего?
— По поводу билетов.
— Однозначно, Никита Никитич. Мы потеряли билеты.
— Если мы до конца дня дозвонимся этим австрийцам, мы можем рассчитывать, что к утру субботы билеты будут на месте?
— Я уже звонил. Они говорят, что не отвечают за то, что мы дали им неверный адрес, — врал я. — Они согласны выслать билеты по новому адресу, но для этого они должны сначала к ним вернуться. То, что они вернутся сегодня до восемнадцати ноль-ноль по нашему времени, не может гарантировать никто — они сейчас в пути, и отследить их нет никакой возможности.