Может быть, уйду в Кемерово.
Может быть, в Томск.
Подальше от
нее. Подальше от воспоминаний.
Испартаченный Валек бредет в дом. Через небольшую подсобную дверь в восточном блоке, тоже обрамленную плющом. Возвращается с ведерком извести и начинает марать свежепосаженные кусты. Виталина Степановна ворчит, постоянно поправляет его, шипит. Тот огрызается, беззлобно и находчиво, скалится и уворачивается от тумаков.
Кусты белеют, пахнет известкой.
Тепло. Весна.
Я улыбаюсь, но так, чтобы не видели другие. Оборачиваюсь к особняку, и тут замечаю ее.
Она говорит:
– Здравствуйте. – Опирается на перила балкона, нависая. Он на третьем этаже, но мне кажется, что в настоящем поднебесье. – Кажется, вас зовут Денис?
Что-то мычу. Вроде бы соглашаясь.
Я потрясен ее очарованием и грацией. Даже с такого расстояния вижу лучики морщинок от глаз, задорные и сексуальные. Вижу стареющую кожу шеи, едва заметные складки на ней, усталость взгляда, тяжесть жестов. Но не могу оторваться. Она совершенство. Старше меня лет на десять минимум. Но я бы продал душу, чтобы стать мужем такой потрясающей женщины.
– Эдуард еще не успел нас представить, – продолжает она, и я с удивлением понимаю, что ни Чума, ни Виталина Вороновна не обращают на разговор никакого внимания, – но я Жанна. Родственница хозяев, если так можно сказать.
Она легко и выученно смеется, и от звенящих звуков тает снег самых темных прогалин.
Точеная талия, высокая небольшая грудь. Темно-русые волосы волнистыми каскадами на плечи. Огромные глаза. Тонкие губы и пальцы. Обручального кольца нет. Одета в штаны мужского покроя и кожаную куртку на молнии, застегнутую до кремового шарфа. Сияет, хоть понимаю я это значительно позже.
– На кого вы учились? – продолжает она, и я с удивлением осознаю, что весь день ждал этой беседы. Может быть, видел ее во сне. Но происходящее не кажется мне неестественным. – У вас ведь высшее образование, да? Я сразу вижу.
Отвечаю, что неоконченное. Педагогическое. Мог бы стать историком. Или географом.
– Это не страшно, что неоконченное. Может быть, Алиса попросит вас порепетиторствовать Колюнечке? – продолжает она. С удивлением понимаю, что таким мог быть голос сирен, заманивавших моряков на скалы. – К сожалению, мальчик так мало читает…
При воспоминаниях об институте мне становится неловко.
Дурно. Словно получил открытку от человека, которого уже много лет считал умершим.
– Надеюсь, вам у нас понравится, – ослепительно улыбается Жанна, отлипая от кованых перил.
Мое сердце похоже на кусок подгоревшего слоеного теста. Шершавое, осыпающееся черными пластинками тончайшего пергамента. Только встряхни, как старый пустой улей, и рассыплется в прах.
Я смотрю на Жанну. Эффектную, элегантную и легкую.
Заглядываю в себя. Вижу чей-то язык, огромный, острый, нечеловеческий. Он пробует мое сердце на вкус. Скользит по нему, висящему в черном «нигде». Снизу вверх, снизу вверх, отшелушивая слой за слоем и будоража запах гари. Хрустит отмирающей плотью, хочет добраться до начинки. Каким бы пригорелым ни был мой мотор, оно жаждет отведать его без остатка, словно желанный деликатес.
Жанна уходит в дом, еще раз улыбнувшись на прощание.
Замираю зайцем в свете автомобильных фар. Обалделым, чувствующим приближение четырехколесной смерти, но не способным ничего с этим поделать. Встряхиваюсь и продолжаю работать.
Цветовой код
Чтобы земля быстрее прогрелась, я сгребаю снег.
Отбрасываю в сторону, дробя совковой лопатой. Будто сею снежные семена. Грязно-белые драконьи зубы, ломкие и пористые. Работа непыльная, как и до обеда, к тому же совершенно не требует спешки. Я уже давно не чувствовал себя настолько
нужным. Отдохнувшим и вымотанным одновременно.
Словно попавшим на планету с атмосферой, схожей, но чуть отличающейся от земной.
Дышится легко, но непривычно. Весенний воздух тяготит. Он будто не желает покидать легких, надолго оседая в них облаками неизвестных испарений. Обед покоится во мне увесистым грузом. Скорее всего днем мы доедали остатки хозяйской трапезы, но я не в претензии. Мясо по-французски было изумительным, и мне не ясна причина дискомфорта. Начинаю искать ее вовне…
И тогда меня посещает первая мысль, что якорь стоит втянуть обратно на борт.
За прозрачной шторой на втором этаже силуэт. Судя по всему – мужской. Черт лица не разглядеть, но мне кажется, что это хозяин усадьбы. Стоит неподвижно, уже четверть часа наблюдая, как я разбрасываю снег в северо-восточном углу двора. Пытаюсь найти собачьи следы, чтобы хотя бы примерно определить породу четвероногих сторожей. Не нахожу.
Солнце скрывается за драным навесом облаков асфальтового цвета.
Мужчина отходит от окна.
Санжар снова грохочет досками. Что-то напевает на родном языке, и я решаюсь подойти.
Оставляю лопату, воровато оглянувшись на особняк, неспешно огибаю крыло.
Замираю, не совсем доверяя глазам.
Гора мусора, рассортированного мной вчера, снова срастается в угловатую бесформенную пирамиду. Усилиями Санжара. Крепкого высокого казаха, без суеты сбрасывающего доски и рамы в одну кучу. Солнце, только что висевшее над высоким замковым забором, внезапно проваливается за горизонт. Над домом звенит мелодичная трель, отмечающая конец рабочего дня.
Санжар опускает на землю оконную раму, которую собирался перекладывать. Оборачивается, замечает меня и приветливо машет рукой.
– Привет, – говорит он, будто при случайной встрече двух старых знакомцев. – Я Тюрякулов.
– Зачем? – выдавливаю вопрос, словно остатки зубной пасты из тощего тюбика.
– Проверка, – отвечает казах, недоумевая. – Ты справился. Готовлю для других.
Мне становится не по себе.
Мясо по-французски вдруг превращается в тягучие капли ожившей ртути, делает первый рывок вверх. Подавляю тошноту, непослушными ногами бросаю себя мимо Тюрякулова. Лопата забыта у забора.
Спускаюсь в подвал, едва найдя силы отворить тяжеленную дверь.
Иду коридором, который успел выучить. Сердце щекочет иззубренным острием предчувствия. Улыбка Жанны кажется искусственной, вылепленной из глины, неживой. Перед глазами плывет.
В жилой комнате людно.
На большом столе в дальнем углу, накрытые хромированными колпаками, тарелки с ужином. Пышут жаром водопроводные трубы, протянутые под потолком. Виталина Степановна что-то вяжет, постукивают спицы. Пашок валяется на койке, задрав ноги на высокую спинку. В ушах белеют пуговицы наушников.
На одной из заправленных кроватей сидит Марина. Догадываюсь, что это именно она, весь день проработавшая наверху, в доме. Спокойная, деревенская, с правильным, но некрасивым лицом. Вся
серая, будто тень. Так людей перекрашивают наркотики. Или горе.