Трое обреченных - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Макеев cтр.№ 21

— Ничего, — замотал головой Млечников. — Вы все неправильно понимаете…

— Я с вами скоро засну, — рассердился Максимов. — По-вашему, я слепой? Вы абсолютно не желаете, чтобы вам оказали посильную помощь!

Он желал оказания помощи — больше всего на свете запуганный Млечников желал оказания помощи, — однако установка, забитая в голову, не позволяла открыть запретную тему. И не скажет, — догадался Максимов. Нельзя сказать, что он ужасно расстроился. На это и рассчитывал. А время по-любому убивать пришлось бы.

— Глупенький вы, батенька, — посетовал сыщик. — Защищаете непонятно кого. Хорошо, давайте в последний раз. Будем говорить на тему?

— Да оставьте вы меня в покое! — Директор застучал ладошками по рулю. — Ничего не знаю, ничего я вам не скажу!..

— Зеленый вы какой-то, — наблюдательно подметил сыщик. — Не хотите говорить — не надо, разве я настаиваю? А теперь, если вас, конечно, не затруднит, заведите машину и доставьте меня к дому Пантюшина — и только не вздумайте вякать, что не знаете такого — зашибу! А еще я вам посоветую не сообщать мадам Бурковец о нашей беседе. Она, конечно, дама могущественная, но, поверьте, я тоже не один работаю. Зачем вам неприятности по всем фронтам?

Убогое наследие двадцатого века возвышалось пятью этажами над скоплением частных домишек. Криворукие тополя, уже готовые начать извержение пуха, разрытые с осени теплотрассы, карьер грохочет в трехстах метрах. Еще одно славное местечко, крайне нежелательное для проживания человека. Максимов поднялся на четвертый этаж, когда на пятом стукнула дверь и хрипловатый голос Пантюшина произнес:

— А ты не путаешь, Савельич?

— Да не, Коляша, — нетрезво вымолвил второй. — Люська точно салат с вечера резала… Я пулей — пробегусь к холодильнику, пока ее нет…

— Давай, жду, — пробурчал Пантюшин. — Три звонка.

Максимов вытянул шею. Над головой прошлепали тапки. Лязгнула соседняя дверь — собутыльник приступил к поиску закуси. Расстреливать надо таких, — сказал бы с чувством юморист. — Они не только пьют — они еще и едят!

По мелочам сегодня фартило. Максимов не спеша поднялся, нашел под тусклым плафоном обросший жиром звонок и трижды надавил.

— Молоток, Савельич, — одобрило нечесаное жалкое существо с дырами на коленях. — Быстро управился. — И осеклось, мгновенно обуянное кромешным ужасом.

— Закуски не принес, прошу пардона. — Максимов потеснил впавшего в ступор хозяина и захлопнул дверь. — Не помните меня, Николай Иванович? Пьете, наверное, много. Кошмары еще не лезут из розетки?

— Подождите, — пробормотало существо. — Мы с вами где-то уже встречались…

— И я того же мнения, — согласился сыщик. — Степан Палачев, благодарный родственник Лидии Запольской. Позвольте на огонек?

Выразительнее реакции придумать трудно. Пантюшина сломало, как хворостину. Скукоженное личико приобрело болотно-жабий цвет. Защищаясь измазанными химикалиями ладошками, он попятился, как от верной смерти, споткнулся о приступку, растворился в комнате.

Звонок издал тройную залихватскую трель. Закуска поспела. Максимов справился с заедающим замком, обозрел физиономию, не вызывающую иных рефлексов, кроме рвотных, кастрюлю под мышкой, и строго поинтересовался:

— В понятые рветесь, гражданин?

— Не-е, — замотал коноплей на голове собутыльник. — Не рвусь. Обознался, знаете ли. Темнота в подъезде…

— А вы лампочку вкрутите, — посоветовал сыщик. — Я проверю. И сидите дома. Вас еще навестят.

Захлопнув дверь, он надел на лицо непроницаемое выражение и отправился вершить палаческие дела. Комнатку не обновляли поди со времен строительства дома. На языке риелтеров данная убогость называется мягко: комната под самоотделку. Наиболее впечатляло отсутствие плинтусов, а также штора, напоминающая распятую и обветшалую летучую мышь. Любопытно, призадумался Максимов. Шторы, в принципе, можно пропить, но вот как пропить плинтуса?

Задрипанный фотограф благополучно терял сознание. Скрюченный между батареей и бледным подобием журнального столика, украшенным хвостом от селедки и початой литрушкой, он почти не подавал признаков жизни. Глазки закатывались весьма натурально.

— Да ладно вам, Николай Иванович, — буркнул Максимов. — Дышите глубже. Экзекуция отменяется. Не помните меня? Вы пришли в агентство «Профиль» с просьбой отыскать женщину, выпили стопочку, протрезвели и удалились. А по вашим следам ворвались характерные ребята, быстренько нарушили девственную чистоту наших помещений и удалились, кстати, тоже по-английски.

Не придумав, куда присесть, он скрестил руки на груди и брезгливо наблюдал за копошащимся под столиком существом.

— Зажигалка завалилась, — смущенно объяснил Пантюшин, выдвигаясь над столешницей. Предынфарктное состояние сменялось обычным хреновым. На корточках добравшись до стула, он взгромоздил костлявую задницу, дотянулся до бутылки, выхлебал грамм сто и стал, как водится, другим человеком.

— Не хочу я вас нанимать, — посмотрел с вызовом. — Отказываюсь от ваших услуг. Извините.

— Мужественное решение, — Максимов едва не рассмеялся. — Вот только поздно, господин Пантюшин. Работа уже кипит, сотрудники летают по городу. Хотите разорвать договор, дело ваше, платите неустойку. Не помните, как подписывали договор? Могу порекомендовать неплохого нарколога.

— Не понимаю, что вы хотите, — пробормотал Пантюшин.

— Хорошо, — прищурился Максимов. — Забудем про работу. Не волк. Вам знаком некто Млечников?

— Знаком, — пожал плечами Пантюшин, — Анатолий Павлович. Хороший, отзывчивый человек. А почему я должен перед вами отчитываться?

— Бурковец Мария Леонидовна?

— Знакома… — фотограф изобразил страдальческую гримасу. — Немного…

— Понятно, — кивнул Максимов. — Хорошая, отзывчивая женщина. Запольская Лидия…

Пантюшин подпрыгнул. Можно подумать, он рассчитывал услышать другую фамилию.

— Знакома, — констатировал Максимов. — А теперь, если не трудно, по порядку.

Услышать что-то принципиально новое он даже не рассчитывал. Открывались иные качества фигурантов. Необразованность и неадекватность. Последнее обусловливалось страхом, первое — плохой памятью о том, чему учили в школе. Отрицать очевидное Пантюшин не осмелился, но настойчиво пытался выяснить, какое до этого дело Максимову и почему он должен откровенничать. В итоге это быстро надоело. Максимов поменял положение рук и мягко приблизился.

— Если вы меня ударите, ничего не изменится, — съежился Пантюшин.

— Отчего же? Настроение изменится, — Максимов занес кулак.

— Не трогайте! — взвизгнул фотограф. И внезапно обмяк. — Впрочем, воля ваша, бейте. Мне уже не повредит…

Создавалось впечатление, что «ужасного» частного сыщика и последствий субботы он боится меньше, чем одной своей знакомой, обладающей яркой способностью выбивать душу. А возможно ли, что Бурковец каким-то образом подмаслила Пантюшина с Млечниковым? — образовалась в голове интересная идейка. Или молчание последних обусловлено исключительно страхом перед суровой «компаньонкой»?