Девочка, которая любила играть со спичками - читать онлайн книгу. Автор: Гаетан Суси cтр.№ 15

Мне показалось, что до него не вполне дошло то, о чем я ему рассказал, но помочь ему в этом было не в моих силах, когда я что-то говорю, я всегда все говорю как есть, и, если кому-то это кажется странным, моей вины в том нет, винить в этом надо сами обстоятельства. Он сидел ко мне лицом, не сводя с меня глаз, хоть это и не свидетельствовало о его хорошем воспитании, иногда изумленно улыбался, как будто я разыгрывал перед ним спектакль одного актера, как наша единственная игрушка лягушка.

А потом он стал задавать мне вопросы. Он это делал, стремясь мне помочь, я точно в этом уверен, и потому я себя лучше чувствовал, когда ему отвечал. Он спросил меня, зачем я пришел в селение, и я ответил, что пришел за могильным ящиком, который в просторечии еще называют гроб, и что я очень расстроился потому, что не смог его найти. Рассказывая ему об этом, я, как мне кажется, выглядел очень жалостно. Он спросил, на кого похож мой брат, и я ответил, что на идиота, который только и делает, что смеется или плачет, сказал, что он дергает меня за волосы, когда я читаю воспоминания графа де Сен-Симона, или заставляет меня нюхать свои пальцы после того, как с сосиской своей натешится, но он, как я потом понял, только хотел узнать, старше меня брат или моложе. Я честно ему сказал, что папа нас замесил в один и тот же день и час, и, если верить религии, случилось это, по всей видимости, очень давно.

Инспектор места рождения потер себе большим и указательным пальцами веки, как будто у него башка раскалывалась. Потом вытянул под столом ноги и смолк на долгую минуту молчания, сцепив пальцы рук на затылке, провалиться мне на этом месте. Глаза у него стали как у филина, огромные, будто изнутри огнем горели. Потом он склонился ко мне и сказал тихим таким голосом, каким иногда говорят во сне с кем-то, кого на самом деле не существует:

— А ты знаешь, что твой отец был богат? Баснословно богат?

Я кивнул, взглядом указывая на кошелек с грошами, и дал ему возможность сделать свои выводы. Честно говоря, мне уже некоторое время хотелось выйти на улицу. Мне трудно долго находиться в доме, даже в своем собственном, или в дровяном сарае вместе со Справедливой Карой, которая еще поразит людей, и я даже иногда ложусь ночью спать на земле, хоть лицо мое становится влажным от полевых звездочек. Я сейчас об этом вспомнил, потому что нахожусь в дровяном сарае, описывая эти события, и мне уже тоже становится трудно продолжать, меня так и подмывает заорать во всю глотку, но мне никак нельзя этого делать.

А еще инспектор мне сказал, что мне, конечно, неведомо, что для наших соседей моя семья составляет тайну за семью печатями. Никто из них понятия не имеет о том, что происходит на нашей стороне сосновой рощи, и потому люди плодят всякие небылицы, вот что из-за этого получается, и о нас расползаются разные ложные слухи. Он даже почему-то себе представил, что раскрывает мне глаза на жизнь, рассказывая, что отец был самым могущественным человеком в этих землях, как будто я об этом ничего не знал, и поэтому, сказал он мне, никто не мог даже помыслить о том, чтобы не выполнить его приказания. Без официального приглашения никто не имел права появляться в наших владениях, вы понимаете! Даже священник.

— Я в курсе, потому что мне об этом мэр около часа проповедь читал, когда я прошлой весной к вам заходил, тогда я впервые приехал в эти края. Ты помнишь меня? Я тогда все пытался с тобой поговорить… Кстати, как тебя зовут?

— Брат зовет меня братом, а отец нас называл сыновьями, когда еще только вчера всем распоряжался.

— А откуда он знал, с кем из вас он разговаривает?

— Почти всегда ему было все равно, с кем из нас говорить. Но если и случалась у него промашка, если, скажем, на его зов от зывался я, а ему нужен был брат, он просто говорил: «Не ты, мне другой нужен». И ни когда у нас с этим проблем не возникало.

— Да, теперь мне ясно.

Ясно ему было! Этому господину все было ясно! Да, кто он, в конце-то концов, такой, что он там себе о своей персоне воображает? Ей-богу, есть такие люди, которым что в лоб, что по лбу, как, бывало, говаривал мой отец, рассказывая о тех днях, когда был парнем хоть куда. Но этот господин, как вы сами можете себе представить, этот секретариус по стихам, не знал удержу, он перешел все границы дозволенного, когда с наглостью неотесанной деревенщины заявил:

— Ты бы не хотела, чтоб я тебе дал какое-нибудь имя? Чтобы только я тебя этим именем называл? Дикарочка. Я тебя буду звать дикарочка. Это имя созвучно запахам травы и дождя, которыми от тебя веет. Мне бы тоже хотелось представиться — меня зовут Поль-Мари.

Я вам скажу, у дикарочки надо лбом выстрижена челочка, это единственное место у меня на голове, где папа меня стриг, где-то в начале каждого времени года он брал кухонный нож и подрезал мне там волосы, а все остальные были очень длинными, очень темными, очень пышными, просто восхитительными, что правда, то правда, и улыбаясь мне улыбкой, от которой глаза его светились призывно, как свечи, инспектор места рождения нежно взял локон моих волос, щекотавших мне щеку, и заправил его за ухо. А я, не колеблясь ни секундочки, тут же вернул эту прядь на прежнее место у щеки, где она прекрасно себя чувствовала, премного вам благодарен. Он от этого рассмеялся и придвинулся ко мне совсем близко. А потом — даже не знаю, как сказать, все как будто само собой случилось, другого объяснения я и придумать не могу, — я медленно облизал ему языком щеку, и его это так поразило, что он отскочил от меня на свой стул как ошпаренный.

Тыльной стороной ладони инспектор вытер себе щеку, причем сделал он это не быстрым и резким движением, как если бы ему это было противно, а так, будто в этом его жесте отразилось удивленное влечение, как папа, бывало, гладил брата по голове, сначала избив его до потери пульса, от чего тот валялся на полу среди тыкв. Уж не знаю, какими я глазами смотрел на инспектора места рождения, но взгляд мой, наверное, был весьма убедительным, потому что в нем, должно быть, молнии сверкали, и если вы меня не поняли, моей вины в этом нет.

— Теперь мне ясно… — Снова ему все ясно было! — Ты, сдается мне, маленькая дикая козочка, правда?

Он это сказал с сардонической улыбкой, если слово сардонический значит то, что я имею в виду, но я видел, что лицо его побледнело и стало слегка зеленоватым, а прекрасные голубые глаза расширились от страха, потому что, не помню, говорил я вам уже об этом или нет, но, как казалось маленькому дикому козлику, глаза инспектора были похожи на глаза закованного в латы и доспехи доблестного рыцаря, державшего в руках меч-кладенец, именно так, если память мне не изменяет, называется в моих рыцарских романах мудреное рыцарское облачение.

Как бы то ни было, я не берусь объяснить то, что произошло потом, честно вам говорю, потому что вдруг он оказался совсем рядом со мной, и в теле моем как будто катаклизм случился или даже что-то еще более замечательное, чего мне никогда не понять, как бы мне это не объясняли, но я зубами нежно так прикусил ему щеку, а потом стал ему вылизывать нос, лоб, веки, а руками в это время ерошил ему волосы. Я чувствовал, как его руки ласкают мне все тело, как будто он хотел всего меня касаться одновременно, он меня так к себе прижимал, будто хотел внутрь себя затолкать, и тело его при этом благоухало запахами кедра, сельдерея и пихты, а я каждый раз умирал, потом возрождался и снова хотел умереть, чтобы все повторилось опять, и теперь повторялось, и всегда, но скоро силы покинули маленького козлика, который так и стоял там, еле держась на ногах, почти что уже умерший, руки обвисли как плети, рот переполнял солоноватый привкус рыцарской кожи, чувствовавшийся на языке.