Тюрьма - читать онлайн книгу. Автор: Джон Кинг cтр.№ 33

Заключенные разместились кучкой на уступе, щелкают четками, перекидывая их с ладони в кулак, цепи крепко прилегают к оголенным суставам, в каждом движении чувствуется насилие, тела склонились вперед, глаза стреляют влево-вправо, влево-вправо, неподвижные черепа, слишком много лиц затенено капюшонами. Это вам не корпус С, здесь сразу чувствуется напряжение, потоки агрессии, металлические цени и пластмассовые четки, от этого еще сильней колотится сердце; шрам на моем лбу — это неоновая вывеска, умоляющая, пожалуйста, оставьте меня в покое, пожалуйста, я не хочу никаких проблем, глаза с уступа впиваются в меня, им только дай повод. Я боюсь, что сквозь мою личину они увидят мелкого ублюдка, напряженные черепа развинченных наркоманов, они ищут облегчения, черная аура окружает силуэт чужака, глаза мерцают, пытаясь опознать, играют мускулы, дым поднимается от сигарет, кружится злобными клубами и формируется в спирали, которые парят, и рассасываются, и, в конце концов, исчезают совсем. У меня болят коленные чашечки, и я могу запросто рухнуть, но вместо того, чтобы, как трус, сдаться и погибнуть, я опускаюсь на колено и затягиваю шнурки, изо всех сил стараюсь оставаться бесстрастным и выиграть несколько секунд, решая, что делать дальше.

За уступом, внизу лестницы, сидит целая команда мартышек-гоблинов, сгрудившись вокруг массивной фигуры в полосатой пижаме. Это убийца Папаметрополис, более известный как Папа. Его втянутая голова покрыта слоем косматых черных волос и встопорщенной бородой, его квадратная челюсть словно выточена из камня. Еще на нем надет шерстяной свитер, плотные носки и кроссовки. Его глаза смотрят в книгу, которую он читает, и я вздрагиваю, заметив вязальную спицу, вложенную в качестве закладки. Заключенные, собравшиеся вокруг него, столь же тощи, как Папа — дороден, их головы обриты до щетины, груда ввалившихся обезьяньих щек и скелетных рамок. Они уставились на меня, все как один, глаза подчеркнуты черными тенями, гоблины и смотрящий из ГУЛАГа, и я замечаю, что их руки ничем не заняты и спокойны. Они не щелкают четками и не курят табак, они просто сидят в своих джунглях и смотрят. Папа переворачивает страницу, и я быстро отворачиваюсь. Я знаю все об этих гоблинах.

Я встаю, я готов двинуться дальше, я выбираю свое место в этом отстойнике; и меня толкает в спину какой-то парень, как будто я стою у него на пути, или же он пытается сбить меня с ног, и я разворачиваюсь, как на шарнирах, и делаю два шага назад, начинаю извиняться и вижу, что он раздражен; вместо этого говорю, чтобы он отъебся, в этой тюрьме все знают слова «ебать» и «ебать тебя», и некоторые даже смеются: «Ебать тебя, ублюдок»; и он показывает мне зубы и шевелит губами, как будто изображает жующего козла, рычит: «Тебя ебать, ебать тебя»; и я говорю: «Ебать твоя, моя кулак», вздев руки вверх, как боксер-победитель. Он ухмыляется, и рычит, и отваливает прочь, оставляя меня в покое, наедине с глазами людей, сидящих на уступе и уставившихся на меня; и я не теряю времени, дохожу до корпуса, скользя взглядом по заключенным, но я избегаю зрительного контакта, я фокусирую взгляд на кирпичах и стекле, словно я искренне заинтересовался архитектурой этого давно не ремонтированного места, эти четкие линии создавались скорее для того, чтобы воодушевлять людей, а не подавлять их. Этот путь долог, едкий запах табака вдавливает дым в мои легкие, и мне становится трудно дышать. Я методично переставляю ноги, прохожу мимо уступа и вхожу в камеру.

Комната почти пуста, запахи и шум двора улетучиваются. Парочка лунатиков спит под одеялами, ничего похожего на бесчисленных сонь из корпуса С. Я не торможу, не оглядываюсь по сторонам, нахожу свободную кровать, самую ближайшую, в любом случае она свободна, и мне повезло, какая разница, между убийцами или между наркоманами мне спать. Я наклоняюсь и обнюхиваю матрас, убеждаюсь, что до меня на нем не спал какой-нибудь сыкун. Кажется, все нормально, обычно, это старый, и заплесневелый, и вымокший от пота матрас. Я поднимаю его с каркаса и хорошенько трясу, на пол летят мертвые чешуйки и тараканы, их прибивает пыль, которая сыплется следом; и я переворачиваю матрас, застилаю одеяло, поднимаю подушку и вдыхаю жир и воск, одна сторона оказывается грязнее другой. Я взбиваю подушку и ставлю ее в изголовье, роняю сумку на пол, затем, задумавшись, поднимаю ее и сую ее под подушку, зная, что и это не остановит вора, только слегка осложнит его работу. Сидя на краешке матраса, я изучаю комнату, она такая же, как и там, с двумя колоннами кроватей, столом, лавками, с печкой и чурбанами в центре, с зеленой дверью в конце комнаты, ведущей в сафари. Все точно такое же, за исключением ее обитателей. Я представляю Директора, он сидит в своем отделанном деревянными панелями офисе, смеюсь при мысли, как он подписывает решения, а Жиртрест, услужливо улыбаясь, вытирает его липкие отпечатки.

Чем больше власти у такого человека, как Директор, тем больше у него жестокости; и я думаю о распятии, и может, это не надо воспринимать буквально, эта история придумана маленькими людьми, чтобы объяснить действия большого человека. Но та сцена, как он бесновался в офисе, остается со мной, и я наконец верю в то, что Директор действительно прибил гвоздями человека и оставил его поджариваться на солнце, умирать; и я представляю, как через несколько лет, когда меня освободят и отпустят, я отправлюсь на тот остров, где умер распятый человек, и на мусорной свалке найду его останки, сломанный скелет и деревянные осколки креста, поросшие грибком, засыпанные трупами животных и ржавым металлом. Я соберу эти останки и отнесу его кости к берегу, вымою их в океане, и пусть соленая вода омоет их, они будут чистыми, и я заплыву как можно дальше, но так, чтобы меня не унесло течением и не сожрали акулы, и там я оставлю забытого заключенного покоиться в глубоких водах, не дав волнам ни единого шанса прибить его кости обратно к берегу. Я скажу несколько слов, хотя я и не слишком хорошо знаю молитвы, а затем вернусь на берег, растянусь на солнце, обсохну, и отправлюсь в тень пальмы, и приду в себя, схожу в церковь и выпью лимонада с человеком, который сможет дать мне совет, что мне делать дальше, чтобы достичь совершенства.

По возвращении в город я начну выслеживать Директора. Это будет нетрудно. Все, что мне нужно сделать, так это подождать у ворот Семи Башен и проследовать за ним до дома, до его шестикомнатной виллы, с акрами пейзажных садов и заполненным хлоркой бассейном, центром отдыха и релаксации, где он играет не роль выебывающегося убийцы, а доброго семейного человека, я посмотрю, как он чавкает бифштексом в компании своих соседей, сборище судей, прокуроров, переводчиков, политиков, журналистов, всех, на кого я разгневан, собраны в одном флаконе, Жиртрест на заднем плане разносит коктейли, он вне их лиги. Я проскользну на саму виллу, спрячусь в шкаф, в котором висят меха и бальные платья его жены, его отпрыски заняты своими игрушками, и я скажу себе, что, убивая его, я делаю им одолжение — я перережу его ебаное горло — но я могу об этом только мечтать, я знаю, что я не такой человек. Я хороший мальчик. Я контролирую полет своего воображения, я заставляю себя погрузиться в детство против своей воли, я крепко держу себя в руках.

В комнату вбегает костлявый гоблин, что-то щебечет и вприпрыжку бежит ко мне; и я готовлюсь защищаться, я помню, в дневное время гоблины не так сильны, мои кулаки сжаты, ноги на полу, но он идет мимо, пробегает через всю комнату и забегает в сафари. Дверь с лязгом захлопывается, и я слышу его крик на краю голого плато, мягкая трава под ногами охотника — это пол джунглей, Папа идет по проходу. Я снова сажусь на кровать, загипнотизированный видом вязальной спицы в его руке, человек в пижаме смотрит прямо перед собой, сквозь кирпичи и время, стучит в зеленую дверь, живность, сидящая внутри, разбегается еще до того, как он войдет туда. Жесть дрожит. Успокаивается. Снова начинает дрожать от криков, и по моей коже бегут мурашки, но я сижу, не шелохнувшись. Проходит минута перед тем, как открывается дверь, и Папа выходит, с иглы стекает красная вода, и, проходя мимо, он изучает меня, вырастая в размерах, он становится ростом десяти футов, а его игла — копьем, вымоченным в крови. Его глаза черны и бездушны, он знает все о людях моего типа. Его не волнуют пиздюли, разбитые машины и спизженные иконы, он выше гордости, зависти и ревности. Он знает правду. Проходит мимо и покидает камеру. Это просто вопрос времени, рано или поздно он придет по мою душу. Паранойя рулит.