Субмарина - читать онлайн книгу. Автор: Юнас Бенгтсон cтр.№ 48

Или, к примеру, как она лежит и тупо моргает весь день до вечера из-за того, что слишком много таблеток намешала. Хочу радугу, сказала она, мама хочет радугу. Это было, когда она смешала красные таблетки с желтыми и синими. Тогда у таблеток было много цветов, волшебные таблетки с волшебным действием. Волшебные названия. Секонал — попробуйте произнести медленно и низким голосом. Валиум — попробуйте это произнести, размахивая волшебной палочкой.

Когда мы первый раз попробовали колеса, мне было ненамного больше лет, чем сейчас Мартину. Это произошло дома, и это были таблетки из маминой коллекции. Волшебные таблетки, сделавшие тот вечер незабываемым.

Священник говорит, что она прожила тяжелую жизнь в те годы, когда матери-одиночке было очень непросто. Ей было трудно, но она пыталась дать своим двум сыновьям по возможности хорошее воспитание, но ей было трудно. Дальше я не слушаю.

29

Мартин пьет колу, под столом я держу его за руку. Брат сидит напротив, смотрит в грязные окна с желтоватыми кружевными занавесками. На стене висит нечто, призванное изображать днища бочек из-под «Туборга». Мы в погребке неподалеку от кладбища.

На улице снова дождь. Ливень, заставляющий прохожих прятаться под газетами, кутаться в плащи. Это наши поминки. Мы не пригласили с собой тех пожилых женщин. У них свое мероприятие в этом их клубе пенсионеров поблизости отсюда. Бутерброды, сказали они, приходите обязательно, будут бутерброды. Но ни я, ни брат не в состоянии сидеть и врать о матери. Робко есть паштет и говорить красивые слова. Мы поминаем ее крепким пивом. Музыкальный автомат играет Йона Могенсена. Пока я живу, мое сердце бьется. Мы чокаемся, и брат снова переводит взгляд на улицу.

— Ее дом кое-чего стоит…

Говорю, чтобы что-то сказать. Он отмахивается, не глядя на меня:

— Мне ничего не нужно. От нее.

Мартин булькает трубочкой. Всасывает колу за щеки и пытается снова выдуть ее в бутылку. Удается, но не полностью. Рукой я вытираю лужу со стола.

Брат задирает рукав и чешет предплечье.

Олимпийка велика ему на размер, но под ней все еще заметны мускулы штангиста. Он сильно и долго чешет руку, от ногтей остаются красные полосы. Чешет что-то, на первый взгляд напоминающее родинку, но это татуировка, маленькая «А» в кружочке. Сам сделал, иглой и чернилами. «А» означает не «анархия», а имя его бывшей.

Мне хочется сказать брату, что это он жалок. Из нас двоих. По глазам вижу, он знает, что я снова на игле. Смотрит на Мартина, на меня, и я знаю, о чем он думает. Мне хочется на него накричать. Чтобы он перестал ныть. Она от него ушла, его девушка, она не умерла. Он не потерял ее в один прекрасный летний вторник, когда пели птицы и все направлялись на пляж. У него нет сына, которого он — зная это — с каждым днем предает все больше. У него нет дорогой привычки, которую нужно оплачивать. Ему не на что пенять. И он жалок, именно он, потому что не видит этого.

Брат встает, я решил, хочет уйти, но он подходит к музыкальному автомату и сыплет в него монеты. Становится у стойки, ждет бармена. Один из местных парней говорит ему что-то. Мне не слышно, но сам говорящий в восторге, смеется и оглядывается по сторонам. Ответ брата заставляет его затихнуть. Мне трудно разобрать слова из-за шумной музыки, но, по-моему, брат предложил ему отправиться домой и трахнуть свою дочку.

На пивном животике мужика в обрамлении кожаного жилета вздувается белая футболка. Он встает с табурета и расставляет ноги, как это делают в вестерне. В воздухе повисло напряжение, будет драка.

И тут брат снова начинает говорить, на этот раз совсем тихо. Я его не слышу, но думаю, он рассказывает мужику о том, что с ним сделает. Парень карабкается обратно на табурет. Мой брат ведь не рисуется, слова с делом у него не расходятся.

Брат ставит перед Мартином колу, а для нас взял крепкое. Мы снова чокаемся. Тут начинается его песня. Элвис: «In the Ghetto».

Она любила Элвиса.

Я произношу это вслух, потому что забыл. Забыл о пластинках, что она ставила, когда бывала дома, забыл о том, как танцевал под «Jailhouse Rock» брат, чтобы рассмешить ее. Качался, согнув колени. Иногда она была в таком состоянии, что не отреагировала бы, даже увидев, как он из жопы кота достает.

Он смотрит мне в глаза:

— После того как я уйду отсюда, я не хочу о ней больше думать. Я не хочу о ней больше говорить. Мы покончим с этим сейчас.

Здесь и без того уже накурено, но мы продолжаем курить. Мартин кашляет.

— Хочешь, пойди на улицу, подыши, мое солнышко.

— Дождь же идет.

— Не такой уж сильный. Только не уходи далеко, чтобы я тебя видел, хорошо?

Он кивает. Внятный размашистый кивок. Я помогаю ему с курткой. Он берет в руку колу, подходит к выходу, дергает за ручку, женщина, сидящая за «одноруким бандитом», наклоняется и помогает ему открыть дверь.

В молчании мы выпиваем по полбутылки пива. Он глубоко затягивается сигаретой, выпускает дым через нос. И наконец монотонным голосом произносит:

— Ты когда-нибудь о нем думаешь?

О нем.

Нет нужды уточнять, я знаю, о ком он. О нашем брате. Маленьком.

— Да, — говорю я. — Да. Иногда.

— Я тоже.

Он снова чешет предплечье.

— Иногда, — говорит. — Иногда я хочу тебе позвонить. Чтобы поговорить об этом. О том, что случилось.

— Да.

— Но…

Он одергивает рукав, как будто только теперь осознал, что расчесал руку почти до крови.

— Но… Я не знаю, о чем нам говорить. Есть ли что сказать. Это случилось. Не прошло, но случилось.

Он снова смотрит в окно, допивает пиво. На улице Мартин прыгает по лужам. Я думаю о том, что дома мне придется его переодеть.

Смотрю на брата.

Он здесь и в то же время не здесь. Говорю ему, чтобы не пропадал.

— Уверен, что ничего не хочешь?

— Чего?

Смотрит на меня. Взгляд такой же, как был, когда я тормошил его по утрам.

— Чего?

— Наследство.

Улыбается.

— Да. Уверен. Пиво не очень дорого стоит…

Встает, идет к двери.

В окно я вижу, как он гладит Мартина по голове и уходит.

30

Бульдозер переезжает белый забор, трещат устоявшие доски. Медленно, оставляя в земле глубокий след, бульдозер едет по крошечной лужайке.

— Снос производится за счет покупателя исключительно из-за текущего состояния рынка, — говорит риелтор.

Вокруг стоят и смотрят рабочие. Наверняка не в первый раз, а все равно стоят и смотрят. Они его монстром называют. А зубья и ковш — клешней.