Дом слепых - читать онлайн книгу. Автор: Марина Ахмедова cтр.№ 50

– Зачем же он пришел его спасать?

Прежде чем ответить, Иса как будто прислушался. Он это делал и раньше, но Люда не замечала. Так бывает: мы видим что-то глазами и откладываем увиденное на полку подсознания, но приходит момент, подсознание выбрасывает свое содержимое, а мозг хватается за выпавшее и раскладывает его по своим полочкам.

– Биологическая потребность, – наконец проговорил Иса. – У всех живых существ есть потребность жалеть. Психологи говорят обратное – жалость к другим воспитывается в человеке после рождения, она – качество приобретенное. Но если долго следить за дикими зверями, то понимаешь: они тоже жалеют. Волк пожалел человека гор. Волка никто не воспитывал, у него в стае не было психолога. Таким его создала природа. Значит, жалость – это врожденная биологическая потребность. До этого я додумался сам, – с гордостью закончил Иса. – Врачи ничего не понимают. Они решили, я сам придумал человека гор.

– А ты его придумал?

– Ты что! – всплеснул руками Иса. – Это было! У зверей есть язык, и человек гор научился его понимать. Мы постоянно слышим голоса – людей и зверей, дома говорят с нами, земля говорит. Мы слышим, но не понимаем, что слышим. Мы окружены голосами, которые проникают в нас через сердце.

– Ты тоже слышишь голоса? – с опаской спросила Люда.

– Сейчас я слышу, как рука зовет меня, – согласился Иса. – Поэтому я не могу идти с тобой дальше. Возвращайся в свой подвал. У меня своя дорога… Я хотел уйти в горы. Но время обернулось по кругу – пятьдесят лет подошли к концу. Беда добралась до гор. Там волки каждый день воют на луну.

– Ты можешь жить с нами в подвале.

– Руке нужен хлеб – биологическая потребность. Если бы хлеб нужен был мне, рука дала б мне его.

– Ты думаешь, у тех, кто сегодня стрелял друг в друга, есть биологическая потребность жалеть? – усмехнулась Люда.

Она не хотела с ним спорить, раз он слышит голоса. Все было отчетливо ясно.

– Была и у них, – с такой готовностью отозвался Иса, что стал похож на молодого исследователя-энтузиаста, – но ее убили те, кто их воспитывал.

Люда хмыкнула. Слава богу, они уже пришли. Она провела с сумасшедшим полдня – это по установленному законом делению времени на сутки, часы и минуты. А по-настоящему, по собственному восприятию времени, Люда провела с ним полжизни и подошла к дому слепых другой.

– Когда я повернусь к тебе спиной, обернись, махни мне рукой на прощание и пожелай чего-то хорошего, но так, чтобы я не услышал, – попросил Иса.

День подошел к концу, солнце еще не скатилось к горизонту, но небо затянули облака, и в городе стремительно темнело. Лицо Исы казалось бледным изваянием, словно невидимая рука вырезала его из куска темноты, как из бесконечного мрамора. Глаза его были неподвижные, мраморные. Они ничего не выражали, и Люда видела в них лишь отражение пути от руки и до нее. Иса преобразился. Казалось, это не его она встретила сегодня днем на кладбище. Тот человек с рюкзаком за плечами был слаб и по-мышиному сер. Этот силен своей наивностью и верой в биологическую потребность. Ей почти было не видно его ног, их съела тьма, но лицо его и грудь парили в возвышении. Когда Иса повернулся к ней спиной, Люде показалось, что он не идет, а плывет по воздуху. В это время где-то в далеком подвале, куда кислород поступал через узкую щель, рука делила на много частей буханку хлеба. Только шизофреник мог решиться на дорогу туда и обратно. Только в шизофрениках по-прежнему жива биологическая потребность. Но пора возвращаться в подвал…

– Я желаю тебе хорошего, – прошептала Люда.

Что ей готовила ночь?

Люда надавила на дверь и давила, пока та не поддалась.

– Опять кирпичом заложили, – подумала она вслух.

Еще поддала плечом, расширяя проход. В нос ударил запах гнилой капусты, перекисшей земли, мышей и ржавых водопроводных труб. И запах погреба, хотя в этом доме погреба отродясь не было. Ноздри щипнул тонкий дымок, она вдохнула его, выбирая из прочих подвальных запахов, подумала: лепешки жарят. Значит, живы…

Люда прикрыла за собой дверь и снова заложила ее кирпичом. С кирпичом было спокойней. В темноте прошла через два отсека к третьему. Налетела ногой на трубу, торчащую из земли, наступила на кучу мусора, что-то хрустнуло под ее ботинком. Знать бы, что им придется провести в этом подвале столько времени… Но кто мог подумать?

Толчок – мокрая шершавость на щеках. Теплое дыхание из собачьей пасти. Чернуха кружила и прыгала, налетала на Люду справа и слева. Люда тянула руку, чтобы ее погладить, но собака не стояла на месте, совершая вокруг хозяйки бешеный танец.

Не умея удовлетворить свою биологическую потребность, Люда присела на пол. К ней потянулись слепые руки – руки, руки… Их гульканье смешалось с истерикой Чернухи.

Марина стояла в сторонке – сверлила Люду упреком.

– Мы думали, ты уже не вернешься! – сказал Нуник, и Люда засмеялась. – Марина ходила тебя искать.

Люда снова взглянула на Марину. Марина была скелетом.

– Чернуха вернулась сразу после того, как ты ушла, – безразлично сказала она.

«Что ж ты искать меня ходила! – подумала Люда. – Не просила ведь! Будто не для того ходила, чтоб потом меня упрекнуть!»

Марина прочла по ее лицу сказанное без слов и обиженно скрылась в темноте.

– Расскажи, где была?

Валентина взяла Люду за запястья, побежала пальцами вверх – к изгибу руки. Еще выше – к плечам, к груди. Пальцы прислушались к сердцу. Подбородок Валентины напрягся, под скулами образовались две глубокие ямки, и тут только Люда увидела, какая Валентина некрасивая. Словно для того, чтобы заметить, нужно оторваться, взять паузу.

– Много видела, Люда? – спросила она. – Встретила кого-то?

– И видела, и встретила, – нехотя ответила Люда, – рассказ об этом за мной. Сейчас я хочу отдохнуть.

– Мы испекли лепешки. Одиннадцатую – для тебя. Сегодня Уайз обещал закончить свой рассказ.

Люда вошла в отсек, ее встретили знакомые запахи. Опустилась на кровать. Кровать скрипнула. Заверещали щенки. Оторвала кусок лепешки, сунула собаке. Оставшуюся часть поднесла к лицу, вдохнула мучной запах и не поверила в сегодня.

Воображение Эния раздуло Великого Раба до космических размеров. Незрячий Эний еще в интернате любил представлять все в размерах. Например, слыша за дверью голос, усиленный одиночеством коридора, Эний представлял его обладателя раздутым так, что тот не мог уместиться в воображении. Сам себе в этот момент Эний казался размером с палец – он лежал на кровати, мальчик с пальчик, и ждал, когда над ним нависнет что-то необъятное. Но необъятным было только эхо пустого коридора.

Еще Эний не мог поверить, что птица, поющая за окном, – маленькая, во много раз меньше него самого. И если снять с нее перья, останется лишь комок. Эний не мог понять, как в ее крохотных легких рождается такой долгий звук. Звук, который тянется длинной-предлинной лентой, расширяется в диапазоне, проникает в уши одних, из них веревочкой плетется в другие и опутывает все вокруг. Энию казалось, птичье пение лентой опоясывает стоящий неподалеку лес. Поэтому и птица, до тех пор пока она, слабая, не упала в его руки однажды на рассвете, казалось Энию длинной. Но звук оказался масштабнее своего обладателя.