– Да ничего, совершенно ничего…
– Если не скажешь, то я закричу!
– Говорю тебе, ничего.
Бренда закричала. Она подскочила к окну и завопила. Весь район ее услышал. Потом перестала.
– Боже мой, Бренда, больше никогда так не делай! Прошу тебя, пожалуйста!
– Я опять закричу! Опять закричу! Скажи мне, что не так, Роберт, или я закричу еще раз!
– Хорошо, – ответил он. – Подожди.
Роберт зашел в чулан, снял со Стеллы пальто и вынес ее в комнату.
– Что это? – спросила Бренда. – Что это такое?
– Манекен.
– Манекен? Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что люблю ее.
– Ох, господи! Ты имеешь в виду? Эту вещь? Эту вещь?
– Да.
– Ты любишь эту вещь больше меня? Этот кусок целлулоида, или из какого еще говна она там сделана? Ты хочешь сказать, что любишь эту дрянь больше меня?
– Да.
– Я полагаю, ты ее и в постель с собой кладешь? Наверное, ты ей… с ней…
разные вещи делаешь – с этой дрянью?
– Да.
– Ох…
Тут Бренда по-настоящему завопила. Просто стояла и орала. Роберт подумал, что она никогда не остановится. Потом она подскочила к манекену и начала царапать и бить его. Манекен опрокинулся и ударился о стену. Бренда выскочила за дверь, прыгнула в машину и с диким ревом стартанула. Она врезалась в бок стоявшего автомобиля, резко отвернула, уехала.
Роберт подошел к Стелле. Голова оторвалась и закатилась под стул. На полу остались дорожки чего-то белого, похожего на мел. Одна рука болталась, сломанная, торчали две проволоки. Роберт сел на стул. Просто посидел. Потом встал, зашел в ванную, постоял там минутку и снова вышел. Постоял в прихожей.
Оттуда виднелась голова под стулом. Он начал всхлипывать. Ужасно. Он не знал, что делать. Он вспомнил, как хоронил мать и отца. Но сейчас все по-другому. Все иначе. Он просто стоял в прихожей, вздыхал, ждал. Оба глаза Стеллы были открыты, холодны и прекрасны. Они смотрели прямо на него.
Два пропойцы
Мне уже было за 20, и хотя я сильно пил и почти не ел, но был по-прежнему силен.
Я имею в виду физически – хоть в этом человеку везет, когда все остальное не ладится. Мой ум взбунтовался против судьбы и жизни, и утихомирить его я мог, только если пил, пил и пил. Я шел по дороге, было пыльно, грязно и жарко, и штат, наверное, был Калифорния, хотя я уже в этом не уверен. Вокруг лежала пустыня. Я шел по дороге, мои чулки задубели, гнили и воняли, гвозди протыкали стельки и впивались в пятки, и мне приходилось подкладывать картонки в башмаки – картонки, газеты, все, что удавалось найти. Гвозди дырявили и это, и я либо подкладывал еще, либо переворачивал эту дрянь, либо лепил ее по-другому.
Рядом остановился грузовик, я его проигнорировал и шел себе дальше. Грузовик взревел снова, и парень поехал рядом.
– Парнишка, – сказал водитель, – поработать хочешь?
– Кого надо прикончить? – спросил я.
– Никого, – ответил парень. – Давай, садись.
Я обошел кабину – дверца с той стороны уже была распахнута. Я шагнул на подножку, проскользнул внутрь, потянул на себя дверцу, захлопывая ее, и откинулся на кожаную спинку сиденья. Хоть в тенечке посижу.
– Хочешь у меня отсосать, – произнес парень, – получишь пять баксов.
Я двинул ему правой в брюхо, левой заехал куда-то между ухом и шеей, догнал правой в ебало, и грузовик съехал в кювет. Я схватил руль и снова поставил его на дорогу. Затем приглушил мотор и поставил на тормоз. Вылез и снова зашагал по дороге. Примерно пять минут спустя грузовик вновь оказался рядом.
– Парнишка, – сказал водитель, – прости меня. Я не хотел. Я не хотел сказать, что ты гомик. В смысле, ты как бы наполовину похож на гомика. Гомики, что – не люди?
– Если ты гомик, то ты – человек. Наверное.
– Ладно тебе, – сказал парень. – Залезай. У меня для тебя есть настоящая честная работа. Сможешь деньжат заработать, на ноги встать.
Я снова влез. Мы поехали.
– Извини, – сказал он, – на морду-то ты крутой, а руки у тебя… У тебя дамские руки.
– Не волнуйся о моих руках, – сказал я.
– Ладно, работа суровая. Шпалы грузить. Ты когда-нибудь грузил шпалы?
– Нет.
– Тяжелая работа.
– У меня всю жизнь тяжелая работа.
– Ладно, – произнес парень. – Ладно.
Мы ехали, не разговаривая, грузовик шкивало. Кроме пыли – пыли и пустыни – вокруг ничего не было. У парня у самого рожа не бог весть была, у него все не бог весть каким было. Но иногда людишки, долго сидящие на одном месте, добиваются мелкого престижа и власти. У него был грузовик, и он нанимал на работу. Иногда с этим приходится мириться.
Мы ехали, а по дороге шел мужик. На вид далеко за сорок. Слишком старый вот так по дорогам гулять. Этот мистер Бёркхарт, он мне представился, притормозил и спросил у мужика:
– Эй, приятель, пару баксов подзаработать не хочешь?
– О, еще бы, сэр! – ответил мужик.
– Подвинься. Впусти его, – скомандовал мистер Бёркхарт.
Мужик залез – ну от него и несло: пойлом, потом, агонией и смертью. Мы ехали, пока не добрались до кучки каких-то зданий. Мы вместе с Бёркхартом вылезли и зашли в магазин. Там сидел мужик в зеленом козырьке и с браслетом из резинок на левом запястье. Он был лыс, но его руки покрывала тошнотно длинная светлая волосня.
– Здрасьте, мистер Бёркхарт, – сказал он. – Я вижу, вы нашли себе еще парочку пьянчуг.
– Вот список, Джесс, – ответил мистер Бёркхарт, и Джесс пошел выполнять заказ.
Это заняло некоторое время. Потом он закончил:
– Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылочек винца подешевле?
– Мне вина не надо, – сказал я.
– Тогда ладно, – отозвался мужик. – Я возьму обе.
– Я с тебя вычту, – сказал мужику Бёркхарт.
– Неважно, – ответил мужик, – вычитай.
– Ты уверен, что не хочешь вина? – спросил меня Бёркхарт.
– Хорошо, – ответил я. – Бутылочку возьму.
Нам дали палатку, и в тот вечер мы выпили вино, а мужик рассказал мне о своих бедах. Он потерял жену. До сих пор ее любит. Думает о ней все время. Великая женщина. Он раньше преподавал математику. Но потерял жену. Другой такой женщины нет. Хуё-моё.
Господи, когда мы проснулись, мужику было очень херово, мне не лучше, а солнце светит и пора на работу: железнодорожные шпалы складывать. Их надо было связывать в штабель. Поначалу было легко. Но штабель рос, и уже приходилось опускать их на счет.