Бегуны - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Токарчук cтр.№ 41

Страница

Палец гостя тянется к мертвой ткани, но не касается ее. Повисает в воздухе. Надрез сделан так, что эта часть тела видится в совершенно новом ракурсе. Нет, Виллем не знает, что это, но догадывается:

— Это musculus soleus [77] , прикрепление.

Филипп смотрит на ученика долгим взглядом, словно думает, как лучше сказать:

— С сегодняшнего дня это chorda Achillis [78] .

Ван Хорссен повторяет эти два слова, словно заучивает на память:

— Ахиллово сухожилие.

Вытертые тряпкой ладони извлекают из стопки листков один, на котором изображена схема: четыре проекции, неправдоподобно точно прорисованные голень и стопа слагаются в единое целое, и теперь уже трудно поверить, что раньше этого соединения не было, более того, на этом месте вообще ничего не было, кроме расплывчатой картинки — теперь уже и не вспомнить, как она выглядела: тогда все существовало по отдельности, а теперь — вместе. Как можно было не заметить этого сухожилия? Удивительно: собственное тело открывается человеку по частям, словно он поднимается вверх по реке в поисках истока. Точно так же он проводит скальпелем вдоль какого-нибудь кровеносного сосуда, определяя его начало. Белые пятна покрываются сеткой рисунка.

Человек делает открытия и дает названия. Завоевывает и несет прогресс. С сегодняшнего дня кусочек белого хрящика будет подчиняться нашим законам — мы возьмем его в оборот.

Однако наибольшее впечатление на молодого ван Хорссена производит название. Вообще-то, он поэт и, несмотря на медицинское образование, предпочел бы писать поэмы. Лишь названия порождают в воображении Виллема сказочные картины, словно он рассматривает полотна итальянских мастеров, населенные полнокровными нимфами и богами. Можно ли придумать лучшее название для этой части тела, за которую богиня Фетида схватила маленького Ахилла, собираясь искупать его в Стиксе, дабы навсегда закалить от смерти?

А может, Филипп Ферейен набрел на следы тайной гармонии — может, наше тело скрывает в себе весь мир, всю мифологию? Может, есть некое взаимное отражение великого и малого, и человеческое тело объединяет все со всем: повествования и героев, богов и животных, систему растительного мира и гармонию минералов? Может, придумывая названия, нам следует двигаться именно в этом направлении: мышца Артемиды, аорта Афины, молоточек и наковальня Гефеста, спираль Меркурия?

Мужчины ложатся спать через два часа после наступления темноты, на одну кровать, супружеское ложе, оставшееся здесь, вероятно, от прежних хозяев — Филипп-то ведь никогда не был женат. Ночь холодная, так что они набрасывают сверху еще несколько бараньих шкур, которые царящая в доме влага заставляет распространять запах овечьего жира и хлева.

— Ты должен вернуться в университет. Мы все тебя ждем, — начинает ван Хорссен.

Филипп Ферейен отстегивает кожаные ремни и отставляет протез в сторону. Он говорит:

— Больно.

Виллем думает, что речь идет о культе — Филипп как раз вытягивает ее и укладывает на табуретку, но учитель указывает на пустоту за ней, на отсутствующую часть тела.

— Шрамы болят? — уточняет Виллем. Что бы ни болело у Филиппа, безмерное сочувствие ван Хорссена к этому истощенному человеку не уменьшится.

— У меня болит нога. Болит по всей длине кости, а ступни просто доводят до умоисступления. Палец и его сустав. Они опухли и горят, кожа зудит. Вот здесь, — Филипп наклоняется и показывает маленькое углубление на постели.

Виллем молчит. Что он может сказать? Потом оба ложатся на спину и поплотнее укрываются. Хозяин задувает свечи и исчезает в темноте, откуда затем раздается:

— Мы должны изучать нашу боль.

Если идешь с человеком, у которого вместо ноги протез, — ясное дело, что особенно не разбежишься, но Филипп молодец: если бы не легкая хромота да стук деревяшки по твердой, как камень, дороге, никто, пожалуй, и не догадался бы, что у этого человека ампутирована нога. Медленная прогулка хороша еще и тем, что дает возможность поговорить. Шагать приятно: прохладное утро, движение, восход солнца, диск которого царапают стройные тополя… На полпути Филиппа с Виллемом подбирает телега, которая везет овощи на лейденский рынок: теперь можно не спешить и с удовольствием позавтракать в трактире «У императора».

Потом они идут на пристань и садятся на баржу, которую тянут идущие вдоль канала мощные лошади, места у Филиппа и Виллема дешевые — на палубе под защищающим от солнца тентом, но погода хорошая, и плыть так — сплошное удовольствие.

На этом месте мы с ними и простимся — вот они плывут в Амстердам, сопровождаемые подвижным пятном тени, которую отбрасывает на воду полотнище тента. Виллем и Филипп в черном, у обоих крахмальные воротнички из белого батиста ван Хорссен более представителен и аккуратен, что означает, скорее всего, только одно: у него есть или жена, которая следит за его одеждой, или деньги на служанку. Филипп сидит спиной к движению, откинувшись на спинку скамьи и согнув здоровую ногу, на черном кожаном башмаке — потрепанный темно-фиолетовый бант. Деревянная нога нашла опору — сучок в досках баржи. Филипп и Виллем смотрят друг на друга, на заднем плане перед каждым из них — проплывающие мимо пейзажи: поля, межи, обсаженные вербами, мелиорационные канавы, молы маленьких пристаней и деревянные дома под тростниковой крышей. У берега — крошечные лодочки гусиных перьев. Легкий теплый ветерок шевелит перья на шляпах.

Добавлю лишь, что в отличие от учителя ван Хорссен не обладает талантом рисовальщика. Он анатом и всякий раз, делая вскрытие, нанимает профессионального художника. У него своя метода: подробные записи настолько подробные, что, перечитывая их, он словно бы снова видит все этапы вскрытия. Это тоже вариант — писать.

Кроме того, будучи анатомом, он старается прилежно следовать совету господина Спинозы, которого они увлеченно изучали, пока того не запретили: видеть в людях линии, плоскости и тела.

Мой учитель и наставник родился в 1648 году во Фландрии. Дом его родителей ничем не отличался от других фламандских домов. Деревянный, под тростниковой, ровно подстриженной — точь-в-точь челка молодого Филиппа — крышей. Пол совсем недавно выложили глиняными кирпичами, и теперь члены семьи узнавали о приближении друг друга по стуку деревянных башмаков. В воскресенье вместо башмаков надевались кожаные ботинки, и по длинной, обсаженной тополями прямой дороге все трое Ферейенов отправлялись в Вербрук, в церковь. Там они занимали свои места и ждали пастора. Натруженные руки благодарно брали молитвенники, тоненькие странички и маленькие буковки убеждали, что они более вечны, нежели хрупкая человеческая жизнь. Свою проповедь пастор из Вербрука всегда начинал словами: «Vanitas vanitatum» [79] . Они казались приветствием, да маленький Филипп так и думал.

Страница