Принцип неопределенности - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дежнев cтр.№ 33

Выйдя из ванной и облачившись в махровый халат, Серпухин, как каждый убегающий от действительности человек, включил телевизор. Там кого-то привычно убивали, но факт чужой смерти ни в малой мере его не заинтересовал, хватало и своих проблем. Налив в стакан виски и следуя заведенному порядку, Мокей проверил память телефона и был несказанно удивлен, обнаружив, что ему никто не звонил. Обычно от друзей-приятелей не было отбоя, а тут мертвая тишина. «Скорее всего, Алиска растрепала всем и каждому о его неприятностях, — решил он, — с нее, дуры, станет». Только должна же быть еще и человеческая порядочность или по крайней мере хоть какая-то солидарность…

Серпухин выключил поганый ящик. Страшно хотелось спать, однако стоило Мокею прилечь и смежить веки, как из темноты к нему с паспортом в руке подступал улыбающийся майор Ложкин, а из-за плеча погранца выглядывал, и тоже радостный, в кожаном фартуке Гвоздь. Пощелкивая огромными клещами, он дружески Серпухину подмигивал, делал, словно малому дитю, «козу рогатую» и манил к себе толстым волосатым пальцем. Но этими двумя дело не ограничивалось, в очереди пообщаться с Мокеем появлялись все новые и новые лица. Был здесь и давешний чернец, почему-то под руку со стюардессой из VIP-зала Шереметьева, и подьячий Шепетуха, беседовавший о чем-то с лондонским поверенным Серпухина. За ними, переступая на вывернутых ногах, приплясывал фон Тузик с пустой кобурой от пистолета, а за ним… Пожалуй, это и было самым неприятным: за пленником из-под ливонского города Феллина маячил похожий на хищную птицу маленький, буравящий Мокея взглядом человечек. Мозжила жженая рана, ныла ушибленная грудь. Серпухин уснул лишь под утро, когда за окном уже брезжил рассвет, и в милосердном забытье ему явилась незнакомая зеленоглазая женщина. Она смотрела на него с грустной, но такой милой улыбкой, что Мокею страшно захотелось взять ее руку и прижаться к ней раскаленным лбом. Он даже сделал к ней движение, но вдруг в полном изнеможении провалился в черную бездну небытия. Спал без сновидений, раскинувшись на крахмальных простынях и глухо постанывая. А перед самым пробуждением краем возвращавшегося к нему сознания прошел высокий мосластый старик, и Серпухин открыл глаза. В окно спальни через неплотно задернутую занавеску заглядывало солнце, в уставшем от холодов городе наступила наконец долгожданная весна.

«Что это у меня с лицом?» — вглядывался во время бритья в собственное отражение Серпухин. Непонятно почему, но оно явно изменилось, и изменения эти ему нравились. То ли спала отечность, то ли появилась поэтическая одухотворенность, только в целом он как-то подобрался, о чем свидетельствовал и повисший на нем мешком костюм.

«Это и не удивительно, — думал Мокей, вертясь перед большим зеркалом в спальне. После выпавших на его долю беготни и нервотрепки легко не то что похудеть, а и ноги протянуть. — Жаль только, Ксафон теперь денег точно не даст, — продолжил свои размышления Серпухин, выходя на залитую солнечным светом улицу, — хотя и раньше, скорее всего, тоже не дал бы. В таком случае нечего и печалиться. Неприятностями, как говорят англичане, надо заниматься по мере их поступления, поэтому незачем портить себе жизнь и упражняться в беге впереди паровоза. День радостный, весна, так стоит ли гневить Господа и забивать себе голову всякой лабудой?»

А еще, пусть и бессознательно, жило в душе Мокея ожидание встречи с обладательницей звучащего колокольчиком голоса, что, как и обещала, вызволила его из цепких лап ревнителей правопорядка. Это хорошее и по-доброму тревожное настроение не испортил даже невнятный отказ гаража прислать ему его же собственную служебную машину.

Впрочем, она была и не нужна. После затяжного периода дождей так приятно было пройтись по умытой и радостной Москве, так славно почувствовать себя молодым и энергичным. В Александровском саду, куда Мокей в конце концов забрел, на деревьях распускались почки, по дорожкам в изобилии порхали красивые девушки, а вдоль Кремлевской стены степенно прогуливались мамаши с колясками. Отсюда хорошо просматривался угол Большой Никитской и переходившего в Моховую Охотного Ряда…

Серпухин вздрогнул, слишком свежи были воспоминания. Долго стоял, наблюдая за заколдованным перекрестком, но ничего необычного там не происходило. Ошалевший от долгожданного тепла народ валом валил по улице, но ни одна собака даже и не думала внезапно пропадать из виду. Из этого можно было сделать вывод, что в случившемся с Мокеем повинно вовсе не место, а, скорее всего, он сам, но догадку эту неплохо было бы проверить.

Поколебавшись — ностальгии по обществу царя Ивана он как-то не испытывал, — Серпухин собрал волю в кулак и заставил себя обогнуть заветный угол, потом еще и еще раз, но ничего ровным счетом не случилось. Так и не решив, стоит ли этому радоваться, Мокей потоптался у входа в часовенку на Большой Никитской и направился в сторону Тверской и дальше на Охотный Ряд к зданию Думы. Минут через двадцать с пропуском в руке он уже поднимался на этаж и шел по застеленному ковровой дорожкой коридору, но в отличие от Черного кардинала никто из встречных с ним не здоровался и дорогу ему не уступал. Найдя нужный кабинет, Серпухин легко постучал и потянул на себя тяжелую дверь. Переступил через порог приемной. Замер. С трудом сглотнул подкативший к горлу комок. Сильно волнуясь, поправил узел галстука.

За столиком перед компьютером сидела рыжеволосая девушка и со скоростью пулемета стучала пальчиками по клавишам. Спросила, не отрываясь от текста:

— Что вам, гражданин?

Что? Эх, если бы знать — что! Кусочек счастья! Возможность каждый день видеть этот вздернутый в веснушках носик, целовать летавшие над клавиатурой тонкие руки! Поэты, паразиты, пронеслось в голове у Мокея, испоганили русский язык: что ни скажешь, все плагиат и кем-то уже написано. А как было бы здорово воскликнуть вслед за Пушкиным: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Впрочем, это, кажется, Гете… Серпухин молчал.

Крыся подняла от компьютера голову, на посетителя глянули широко поставленные зеленые глаза.

— Вы?!

Поскольку Мокея мадемуазель Брыська видела впервые в жизни, этот полувопрос, а больше утверждение следовало отнести к разряду откровений. С ответом Серпухин не подкачал:

— Я!

Девушка встала из-за столика, голос ее разительным образом изменился, стал тихим и нежным:

— Вы!..

Мокей сделал к Крысе шаг и приложил к груди руки:

— Я!..

Она уже шла ему навстречу, произнесла с придыханием:

— Это вы!

Серпухин только и смог, что улыбнуться:

— Это я!

Возможно, со временем, а оно остановилось, оба смогли бы использовать не только отдельные местоимения, но и некоторые другие слова, но тут дверь кабинета с грохотом распахнулась, и в приемную выскочил весь красный, разъяренный Ксафонов. Бросив ненавидящий взгляд на секретаршу, он повернулся к Серпухину:

— Сколько тебя можно ждать! — Поросячьи глазки сверкали, жидкие бровки кустиками сошлись у переносицы. И Крысе резко, раздраженно: — У меня совещание, никого не впускать!