Дознаватель - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Хемлин cтр.№ 66

Когда я в первый раз зашел — застал их на горячем. Евка перепугалась и срочно убралась обратно в Остер. И готовую мацу с собой не забрала. Поломала крупно и раскидала на заднем дворе — для моих глаз. И я увидел. А что имел место обыкновенный испуг — не догадался.

Куда курей дели? Живых не унесли б, шуму много. Чтоб Евка сама им головы рубила — навряд. Малка — тем более. Специальный человек у евреев есть. Чтоб кровь спустил и так далее по их закону. Бросить такое добро, чтоб соседи растащили, — не в Евкином вкусе. Там штук восемь кудахтало. Не меньше. Может, Зусель и резал. Призвала его Малка — он тогда в Чернигове ошивался. Он зарезал, Малка в мешок засунула, евреям продала.

Для кого-то ж она мацу пекла. Вот им кошерных курей и продала. Вот откуда у нее гроши. За эти гроши и разговор был. Эти гроши она Зуселю в пиджак и засунула. И эти гроши Гришка спер. И Суньке отдал. А Сунька — мне.

Малка определенно мне кричала:

— Отдай гроши, мне детей кормить!

Вот это и есть несказанное Малкино богатство. Из-за этого пропавшего богатства она и в могилу сошла. От переживаний. А зачем Зуселю эти гроши давала — неизвестно. И теперь неизвестно навек.

Иногда я слишком много внимания уделяю взгляду внутрь, а поверхность остается без должного оперативного досмотра. Ищу сложность там, где ее нету. Старшие, более опытные товарищи мне на это указывали, что сильно кручу. В том числе и Евсей. Я иногда учитывал. А иногда упускал возможность простоты.

И накрутилось, как на шпулю, на обыкновенное слово «гроши» в исполнении разных людей у каждого свое: у Малки свое, у Довида свое, у меня свое. Смешнее всех я. Придумал про хабар. А Штадлер что мне имел в виду, когда плевался из последней смелости? За какие именно гроши?

Только за кисет он мне мог плеваться в лицо. И Довид тоже — за ракушку хватался. Только за кисет. С еврейскими коронками и кольцами-цацками могильными. Евкины и Лилькины червонцы — довесок. Не они главные.

Видеть Штадлера не хотелось. Но есть такое: надо. И через надо я пошел.

Штадлер выглядел хорошо.

На мое приветствие ответил: головой кивнул четко.

Я молча положил кисет на стол. Развязал, вывалил содержимое.

— Ну, Вениамин Яковлевич, за это ты мне в лицо плевался?

Штадлер резко спрятал руки за спину. А в глаза мне не смотрел. Смотрел на стол. Не определенно в одну точку, а вроде скользил взглядом и всей головой вдоль и поперек.

Я схватил его за руку и потянул к золоту. Усилие я прилагал легкое, и рука не поддавалась. Штадлер не хотел. Я нажал. Когда его ладонь положилась на кучку, я ощутил, как он весь передернулся.

— Что, страшно? Почему страшно? Ты и страшней видел. И язык свой проглотить-откусить не побоялся. И били тебя смертным боем. И кости тебе ломали. А ты побрякушек испугался. — И руку его прижимал и прижимал к золоту, и пальцы стискивал ему до хруста.

Он замычал с такой мольбой, что я отпустил. Я не зверь.

— Откуда это? Мучить тебя не буду. Кто хозяин? Имя, фамилия, где найти. Я уйду и никогда больше к тебе не появлюсь. Обещаю. Все знают, я как сказал — так и делаю.

Я подложил тетрадку прямо под руку Штадлеру. И карандаш вложил ему в пальцы.

Он написал: «Воробейчик Лиля».

Листок с написанным я вырвал. Сложил вчетверо. Засунул в нагрудный карман кителя. Пуговицу застегнул. На одной ниточке пуговица. Но ничего, подержит еще.

Собрал кисет, тщательно и аккуратно завязал.

— Прощай, Вениамин Яковлевич. Теперь никогда не приду к тебе. И при встрече узнавать не буду. И ты меня забудь. Спасибо. Про Довида Басина знаешь?

Штадлер кивнул.

— А что Зусель пропал, тоже знаешь?

Мотанул головой в отрицательном смысле.

— Что, не пропал? Живой хоть?

Штадлер подтвердил.

— Откуда сведения? От Лаевской? Не отвечай. А то ты совсем разговорился. А мы ж уже попрощались. Ты не обязан.

Штадлер махнул рукой. В свой адрес или в знак прощания.

Известия у Штадлера от Лаевской, конечно. От кого еще. А Лаевская от кого узнала? От Файды. Только он и мог. Остальным плевать и на Лаевскую, и на Довида. И на Зуселя, все равно — живой он, мертвый.

Две положенные недели за свой счет кончались в понедельник. В моем распоряжении оставалась пятница, суббота и воскресенье. Свадьба Евки тоже в воскресенье.

Значит, надо уложиться в два дня хоть бы с половиной. Так я для себя определил.

Дома Люба с Ганнусей производили генеральную уборку. Ёська бегал тут же с криками и смехом. Гришка с Вовкой на дворе выбивали дорожки.

Я попросил себе дела, но Люба ответила, что лучше всего — не мешать. Помощников и без меня хватает.

Я спросил, может, мне пойти с Ёськой и хлопцами погулять?

Люба согласилась. Объявила, что будет нас ожидать с обедом к трем.

Я добавил, что и Ганнуся б с нами пошла для полноты команды, если б Люба отпустила главную помощницу.

Люба и тут не высказалась против.

Мне нужна была радость. И я ее себе устроил. Три часа мы гуляли по Чернигову, и я с теплотой отметил, что Гришка и Вовка не чувствуют себя чужими. Стараются идти ближе ко мне. Когда Ёська устал, несли его по очереди, а Ганнусе сказали, когда она тоже хотела, что это дело мужское, а ее дело особенно помогать маме Любе. Мороженое — хоть и остатки — Вовка и Гришка предложили Ганнусе. Сначала Гришка, когда увидел, что Ганнуся доела, а за Гришкой и Вовка. Оно уже сильно капало ему на руки, а он ждал, когда Ганнуся долижет Гришкино, потом вручил свое.

Ёська тянулся за добавкой, но я не разрешил.

До дома оставалось немножко, когда Гришка сказал:

— Михаил Иванович, дед папин дом продал? И свой тоже?

— Да.

— А тот, где мы в Остре жили, наш?

— Ваш. Твой, Вовкин и Ёськин. Дед купил.

— А тетя Ева говорила, что мы по ее разрешению живем. Она перестанет разрешать, и мы там жить перестанем. Опять в землянку к Зуселю пойдем. Вруха.

Я остановился.

— Когда она так говорила?

— Когда Зуселя хворого привозила. Когда приданое свое просила у деда, а он не дал. И мне посмотреть не разрешил.

Вот номер. Ну Евка, ну гадость! Брехня на брехне. Правду по капельке выдавливает, и ту размазывает, не соберешь. Говорить с ней получается в конце концов без смысла.

Я мирно сказал, чтоб Гришка не забивал себе голову чужой брехней. Тетя Ева была злая на деда и потому сказала неправду.

Обедать я не остался. Любе шепнул, что надо на службу срочно. Возможно, и даже скорей всего, с ночным выездом в район. Чтоб не волновалась.