Послание госпоже моей левой руке - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Буйда cтр.№ 18

Детьми мы видели однажды эти сумрачные кладовые с маленькими окнами, эти аккуратно сложенные в штабеля мешки, кули и ящики, эти гладкие доски и тяжелые даже на вид балки цвета темного меда; там одуряюще пахло сосной и яичным мылом. Табак он выращивал в огороде, а водку гнал из своей пшеницы. Из векового леса он срубил амбары и птичники, хлев и конюшню, и вскоре просторные, пахнущие свежей смолой помещения были заполнены живностью. Говорят, он крал коров и свиней у жителей городка и окрестных сел. Говорят, он знал вещее слово, на которое скотина шла, как сом на тухлые куриные потроха. Его гордостью было огромное и растущее стадо бурых свиней, рывшихся в загонах и по-медвежьи хрюкавших. «Царская свинина», как называли ее горожане, славилась на всю округу.

Было известно: если корова или овца забредала в лес, ее можно было отыскать в его хлеву. Иногда он возвращал скотину, взимая за постой и прикорм несусветные штрафы. Но никто не осмеливался даже за глаза назвать его вором. Лишь однажды толпа разгневанных мужиков осадила лесникову усадьбу и потребовала его к ответу.

— Отвечай народу! — кричал старший Веремеев. — Как живешь, фашист? Отвечай!

— Народу? — искренне удивился вышедший на крыльцо Царев. — Народу — отвечу, а вы — вон отсюда.

И спокойно ушел, а из-под крыльца один за другим лениво выползли его псы, при одном взгляде на которых в мочевом пузыре начинало льдисто покалывать. Люто ругаясь, мужики убрались восвояси.

А через несколько дней младший Веремеев попытался выкрасть у лесника свою телку, дабы уличить Царева во лжи. Никто не знает, что там между ними произошло, но в городок младший Веремеев возвратился глухонемым идиотом без каких-либо признаков совершенного над ним насилия, если не считать стойкого запаха крови, исходившего от его одежды, кожи, волос. Целыми днями он просиживал на корточках перед какой-нибудь лужей и, не обращая внимания на ребятишек, мочившихся ему на спину, тискал в руках кусок яичного мыла. К нему привыкли и вскоре стали считать, что глухонемым он был с рождения.

Именно после этого случая на дороге, ведущей в лес, Царев поставил дубовые двустворчатые ворота, и никто не осмеливался ни миновать их, ни отпереть без лесникова разрешения. Тогда-то его владения и стали называться Царством.

В том же году у Царева родилась дочь.

Говорят, он так был этим возмущен, что даже не приехал забирать жену из роддома, заставив ее пешком добираться до леса. Но это неправда. Он привез ее в больницу ночью и на руках отнес в палату. Всю ночь она дико кричала. Всю ночь он сидел на облучке и курил бесконечную самокрутку. Шел дождь, но зазвать Царева под крышу так и не удалось. Утром ему сказали про дочь. Он выплюнул окурок и уехал: надо было кормить скотину.

Вскоре он забрал жену — на руках вынес ее из больницы и уложил на пахучее сено с малышкой. И всю дорогу придерживал дюжих коней, норовивших пуститъся вскачь. Но известно также, что, переступив порог дома, он будто забыл о существовании дочери и лет пятнадцать даже не приближался к двери ее комнаты на втором этаже.

Не больше внимания уделял он и мальчику, давно изъятому у Сурнушки и водворенному в доме на холме. В городке его прозвали, естественно, Царевичем, иногда называли Лютым — может быть, из-за звериной злобы, которую он вкладывал в любое дело: будь то драка, еда или обладание женщиной.

Мальчик рос среди собак, свиней, телят, не чувствуя, казалось, себя ущемленным и в штыки встречая попытки Марии вытащить его из стада, чтобы умыть, пригладить вихры или пришить пуговицу к рубашке. Он был вечно голоден и потому тащил в рот все подряд: дикие лесные яблоки, мышей, лягушек и земляных червей, но всегда оставался все таким же тощим и лютым.

Сверстники били его только толпой, но и тогда он умудрялся вцепиться в кого-нибудь мертвой хваткой, так что, даже потерявшего сознание, его приходилось отрывать от жертвы с мясом.

Он делал все для того, чтобы вызывать у людей отвращение.

В пятнадцать лет он познал женщину — разумеется, это была Сурнушка, к тому времени расплывшаяся и подрастерявшая клиентов, но по-прежнему ненасытная. Царевича она встретила с нескрываемой радостью, благо пришел он с бутылкой черного вина, купленной на украденные у отца деньги и спрятанной в школьном портфеле. Тем вечером городок, как в достопамятные времена, был разбужен и взбудоражен скрежетом, громыханием и звяканьем чудо-кровати. Внезапно все стихло, и из окна, к изумлению соседей, выпрыгнула голая бабища, которая, вопя дурным голосом: «Просквозил! Просквозил!», бросилась в реку, где и просидела до утра, отмачивая нестерпимо горевшее место.

Говорят, тогда-то Царевич и открыл ей тайну своего происхождения: Царев убил в лагере родного брата и во искупление вины взял на попечение его сына. Но достоверно было известно, что у Царева не было и не могло быть ни братьев, ни сестер, ни, говорят, родителей, так что Царевичу никто не поверил.

Говорят, Царев, узнав о похождениях Царевича, избил его с такой жестокостью и силой, что капли крови с Царевичевой спины летели к памятнику Генералиссимусу, стоявшему посреди двора (памятник было велено убрать ночью. В самый разгар работы, когда полсотни мужиков, натужно матерясь, потянули переброшенные через блоки веревки и бронзовая махина с протяжным скрипом оторвалась от пьедестала, на площадь влетела запряженная парой телега, в которой, широко расставив ноги, стоял Царев. Мановением руки он остановил мужиков и подлез под зависший монумент, после чего велел отпускать. Когда памятник лег на его плечи, Царев, говорят, по колено погрузился в землю, а на лбу у него выступил кровавый пот. И вот так, при каждом шаге по колено проваливаясь в землю, он и донес Генералиссимуса до своего дома. Другие говорят, что он уложил Его в телегу — и кони, дико захрапев, тотчас понесли. Остановить их удалось только у самого края Прорвы. Царев установил памятник во дворе и, говорят, каждое утро мочился на него с крыльца. Говорят, он молился Ему. У подножия монумента он поставил колоду, на которой рубил головы молодым злым петухам — их горячая кровь шипела и пузырилась на раскаленных солнцем бронзовых сапогах).

После этого Царевич ушел из дома — мы думали, навсегда.

Через три года леса вокруг города вздрогнули и затряслись от грохота машин. Под вой электропил и гром топоров сотнями падали вековые деревья, и на глазах изумленных горожан вырастала высокая земляная насыпь, по ней с ревом ползли машины, облепленные людьми в спецовках. Они споро, быстро укладывали шпалы и рельсы, по ним, подталкивая людей, двигался паровоз с десятком вагонов, где рабочие отсыпались, ели, играли в карты, спаривались, пили дешевое вино и слушали радио. Тысячи людей в одинаковых спецовках, мужчины и женщины. А впереди этого воинства чавкал гусеницами огромный бульдозер, за рычагами которого восседал Царевич.

И тогда мы поняли этих людей, утверждавших, будто их главная цель — строительство железной дороги. Увидев Царевича, мы поняли, что эти люди вознамерились разорить Царство, мы также поняли, что не способны к отпору этим людям.

Насыпь неуклонно двигалась через Прорву к дому на холме и через шесть дней приблизилась к цели.