Сердце-зверь - читать онлайн книгу. Автор: Герта Мюллер cтр.№ 33

Мы пили кофе. Она пила кофе точно воду, не отставляя чашку. Наверное, это после долгой поездки у нее такая жажда, подумала я. Но, может быть, у ней всегда такая жажда, с тех пор как я уехала в Германию. Я смотрела на белую ручку кофейной чашки в ее пальцах, на белый край чашки возле ее губ. Она пила быстро, словно хотела уйти, как только допьет. Прогнать, подумала я, но как же? Ведь вот она, сидит передо мной, теребит что-то на своем лице. Ну как прогнать, если кто-то уже начал оставаться с тобой?

Все было так же, как тогда, у портнихи. Я видела Терезу разбитой на кусочки: два маленьких глаза, слишком длинная шея, толстые пальцы. Время замерло, Тереза должна была уйти, но оставить мне свое лицо, потому что я так по нем соскучилась. Она показала мне шрам под мышкой, от срезанного «ореха». Я взяла бы этот шрам в руки, погладила бы его — но без Терезы. Я хотела бы вырвать с корнем свою любовь, швырнуть на пол и растоптать. И сразу броситься к ней, приникнуть, чтобы она через мои глаза снова влилась в мое сердце. Я хотела бы снять с Терезы вину, как снимают замаранную одежду.

Жажду она утолила и вторую чашку кофе пила медленнее, чем первую. Она собиралась пробыть здесь месяц. Я спросила о Курте.

— У него в башке бойня и ничего другого, — сказала Тереза. — Только и разговоров что о кровохлебах. Мне кажется, он меня терпеть не может.

Тереза надевала мои платья, мои блузки и юбки. В город ходила в моих одежках — но не со мной. В первый вечер я дала ей ключ и немного денег. Я сказала: «У меня нет времени». Она оказалась настолько толстокожей, что не обратила внимания на эту отговорку. Она ходила везде одна и возвращалась из города обвешанная большими пакетами.

Вечером я увидела: она в ванной и собирается стирать мои одежки. Я сказала: «Можешь оставить их себе».

Когда Тереза уходила из дому, я тоже шла на улицу. В горле что-то билось, и ничего другого я не чувствовала. Я бродила только по ближним улицам. В магазины никогда не заходила, чтобы случайно не повстречать Терезу. Отсутствовала я недолго, возвращалась раньше Терезы.

Чемодан Терезы был заперт. Я нашла ключ под ковром. Во внутреннем кармане чемодана я обнаружила телефонный номер и новенький ключ. Я бросилась к дверям квартиры. Ключ подходил. Я набрала номер. «Посольство Румынии», — ответили в трубке. Я закрыла чемодан и сунула ключ под ковер. Ключ от квартиры и бумажку с телефоном положила в свой стол.

Я услышала скрежет ключа в замке, Терезины шаги в коридоре, щелчок комнатной двери. Затем шорох пакетов и стук: дверь комнаты, дверь кухни, дверца холодильника. Затем позвякиванье ножа и вилки, шум водопроводного крана, хлопок дверцы холодильника и опять — дверь кухни, и опять — дверь комнаты. При каждом звуке я пыталась проглотить комок, застрявший в горле. И каждый звук был словно чужие руки, хватавшие меня.

Потом открылась моя дверь. Тереза, с надкушенным яблоком в руке, сказала:

— Ты шарила в моем чемодане.

Я достала из ящика ключ.

— Вот твое «что-нибудь, чего Пжеле не сможет использовать», — сказала я. — Ты побывала у тех, кто подделывает ключи. Твой поезд уходит сегодня вечером.

Язык ворочался так тяжело, словно весил он больше, чем вся я, с головой и телом. Тереза оставила на столе надкушенное яблоко. Она ушла укладывать чемодан.

Мы пришли на автобусную остановку. Там уже ждала старуха с громоздкой сумкой в одной руке, с автобусным билетом в другой.

Она ходила туда-сюда и бормотала: «Давно бы пора ему прийти». Потом я увидела такси и подняла руку — лишь бы не приходил никакой автобус, лишь бы не стоять и не сидеть с Терезой.

Я села рядом с водителем.

Мы стояли на перроне — она, собиравшаяся пробыть здесь еще три недели, и я, поневоле захотевшая, чтобы она исчезла немедленно. Прощания не было. Поезд тронулся, и ни в вагоне, ни на платформе не поднялась рука помахать на прощание.

Рельсы опустели. Мои ноги были мягкими, словно две ниточки. С вокзала домой я добиралась почти полночи. Мне хотелось вообще никогда не добраться. С тех пор я никогда уже не засыпала ночью.

Я хотела, чтобы любовь отросла, как скошенная трава. Пусть бы выросла совсем другая, новая, как зубы у детей, как волосы, как ногти. Пусть бы росла она как ей угодно. Я вздрагивала от холода постели, потом, согревшись, вздрагивала, пугаясь своего же тепла.

Через полгода, когда Тереза умерла, как же мне хотелось сбагрить кому-нибудь свои воспоминания! — но кому? Последнее письмо Терезы пришло вслед за известием о ее смерти.

«Живу я как овощ в огороде. И мне так не хватает твоего тепла».

Любовь к Терезе отросла заново. Я заставила ее отрасти, и я должна была опасаться. Опасаться Терезы и себя, какими я знала нас — ее и меня — до того приезда в Берлин. Мне пришлось связать себе руки. Они рвались написать Терезе, что я еще помню нас — ее и меня. Что никогда не покидающая меня холодность бередит любовь вопреки рассудку.

После отъезда Терезы я говорила с Эдгаром. Он сказал:

— Тебе нельзя ей писать. Ты подвела черту. Если напишешь ей, как ты мучаешься, все начнется сначала. И она опять приедет. По-моему, Тереза познакомилась с Пжеле тогда же, когда и с тобой. А то и раньше.

Почему, и в какой момент, и как любовь, привязанная к кому-то любовь, оборачивается убийством? Мне смертельно хотелось проорать все жуткие ругательства, какими я так и не научилась ругаться.

Если ты любовь свою покинешь,

Бог тебя сурово покарает.

Покарает Бог тебя сурово:

Тяготой нехоженой дороги,

Завываньем ледяного ветра,

Прахом матери сырой земли.

Выкрикивать проклятия, но кто станет слушать?

Сегодня трава-мурава настороженно прислушивается, когда я говорю о любви. Мне кажется, это слово лживо, оно обманывает себя же.

Но в то время — тогда береза с дверной ручкой была слишком далеко от камня на земле в березовой роще — Тереза открыла шкаф и показала мне пакет с книгами летнего домика.

— Здесь им лучше находиться, чем на фабрике, — сказала Тереза. — Если у тебя еще что есть, тащи сюда. И если у Эдгара, Курта и Георга что-то есть, тоже тащи. У меня места хватит, — сказала Тереза, когда мы собирали в саду малину.

Терезина бабушка сидела под шелковицей. На кустах малины было много улиток. Их домики были в белую и черную полоску. Тереза слишком стискивала пальцами ягоды, они мялись.

— В некоторых странах едят улиток, — сказала она. — Высасывают из домиков.

Терезин отец с белой тряпичной сумкой куда-то отправился.

Тереза опять путала Рим с Афинами, Варшаву — с Прагой. В этот раз я не смолчала:

— Названия стран ты еще кое-как усвоила благодаря тряпкам. А города тасуешь как тебе вздумается. Заглянула бы хоть разок в атлас.