Испанский смычок - читать онлайн книгу. Автор: Андромеда Романо-Лакс cтр.№ 119

Мы постояли еще, наблюдая то за садовниками, то за правительственными служащими.

— Пока еще довольно легко покинуть город, — добавил Аль-Серрас. — Через пару дней этого шанса не будет.

— Почему ты это делаешь? — спросил я.

— Делаю что?

— Почему ты стараешься мне помочь?

Его лицо приобрело скептическое выражение.

— Пойми. Мы всегда были разными людьми. Но мы оба творим музыку. И я тебе верю. Ты видишь во мне самое худшее, но тем не менее мы здесь и мы разговариваем.

Как бы мне хотелось, оглядываясь сегодня на тот день, быть уверенным, что и он успел увидел во мне самое худшее.

Потом он попросил об одолжении: нельзя ли оставить у меня на хранение бутылки с сидром? В последнее время он жил у любовницы, женщины, муж которой был на фронте. Она оставляла его на ночь, но не разрешала держать у нее принадлежащие ему вещи — боялась, что их обнаружит свекровь, нагрянув без предупреждения. Невелика была просьба, и я согласился.

— Сегодня вечером принесу еще несколько бутылок. И еще парочку завтра утром, если повезет.

— Немного поздновато начинать заполнять погреб.

— Ничего. — Он смущенно провел рукой по своим густым волосам. — В самый раз.

К утру все знали, что листовки были политической ошибкой. Несмотря на хвастливые заверения, что немцам никогда не удастся овладеть Парижем, правительство уже все решило. На самом деле никто и не планировал сражаться: ни солдаты, ни горожане. Париж был объявлен открытым городом. Два миллиона парижан из пяти уже покинули город или готовились к отъезду: одни спешно, другие не торопясь, одни с грустью, другие с облегчением. Но большинство стремилось выбраться до того, как над каждым правительственным учреждением, над каждым отелем, каждой исторической достопримечательностью вознесутся нацистские флаги.

В Испании я видел, как из городов бежали огромные массы бедных людей. Здесь уходили все: и бедные, и богатые, и всем было нелегко. Около моего дома находилась ветеринарная клиника, и как-то утром, возвращаясь из магазина, я увидел длинную очередь из женщин и мужчин с кошками, шпицами и пуделями, пытающихся не допустить «галльских» сражений между своими питомцами. Милая картинка, но после коротких расспросов я узнал причину, заставившую этих элегантных людей стоять в такой длинной очереди. Они принесли своих любимцев на усыпление, понимая, что вместе с ними бежать из города будет невозможно.

В этот день, как и мы и договаривались, Аль-Серрас принес пятую и шестую бутыли. И в последний раз попытался убедить меня последовать за ним.

— Они знают, что ты думаешь о них, — сказал он, обводя взглядом валяющиеся по всей квартире стопки писем. — Они тебя арестуют.

— Меня это не волнует.

— В Испании тебе повезло.

— Повезло?

Он всплеснул руками..

— Мне нужна веревка и еще несколько разных мелочей. Я вернусь через час. Затем я покину Париж вместе со своими бутылями. Но я не могу насильно тащить тебя с собой.

После того как он ушел, я сел у окна, краешком глаза косясь на накрытую пальто виолончель. Жара на улице усиливалась. Я открыл окно навстречу дню, который из-за безжалостного солнечного света казался еще более отвратительным. На улице кто-то кричал: «Велосипед на продажу!» Я представил себе, что творится на дорогах: выезды из города забиты автомобилями и тракторами, людьми с ручными тележками и на велосипедах. Я услышал хлопок, слишком слабый для оружейного, и подумал о шампанском и об этом отвратительном тосте: «Chantons quand même!»

Я не мог решить, что хуже: быть растоптанным беженцами или доведенным до бешенства наивными коллаборационистами, теми, кто думал, что делает «как лучше» или провозглашает «возврат к традиционным ценностям», маскируя под удобной формулой фашизм того образца, что я уже повидал в Испании. Среди парижан было много таких, кто не только терпимо относился к немцам, но и приветствовал их, восторгаясь их строевым шагом, их преданностью родине и семье, их безупречными манерами. Но наряду с ними всегда были и будут такие безрассудные люди, как Аль-Серрас, запасающие впрок сидр или шабли, как будто все это еще может иметь какое-то значение.

Но что мог сделать человек? На железнодорожных станциях — хаос. Наверное, у Аль-Серраса есть другой план отъезда, но я не спрашивал его об этом, да и не хотел, чтобы он меня в него посвящал. Вытирая лицо, я подошел к раковине и повернул кран. Ничего не произошло. Меня это не удивило, и я понял, что Аль-Серрас не так уж глуп, если догадался запастись напитками. Пожав плечами, я поднял одну из бутылей и отвинтил крышку. В нос ударил резкий запах. Я отпрянул, с трудом удержавшись, чтобы не чихнуть. Затем поднес бутыль ближе и снова понюхал. Бензин.

Кто сказал, что Аль-Серрас глуп? Он — гений.

Вскоре он появился в дверях:

— Забудь все то, что я тебе раньше говорил, — привел он последний аргумент. — Правда заключается в том, что немцы тебя обожают, и это обожание гораздо хуже ненависти. Нацисты любят классическую музыку. Я как-то читал, что у Гитлера есть записи сюит Баха для виолончели в твоем исполнении. Они не оставят тебя в покое, пока ты не устроишь для них концерт.

— Ты прав.

— Ты не сможешь увильнуть, сослаться на то, что больше не играешь, что занял принципиальную позицию… — Он замолчал, с запозданием поняв, что убеждать меня больше не нужно.

— Ты прав. Я готов. — Я показал на кровать, где лежал небольшой чемодан и футляр со смычком.

Он заколебался. Я повторил:

— Я готов. Веди меня в свой автомобиль.

— Мой автомобиль? — захохотал Аль-Серрас. — У меня нет автомобиля.

Бегство не будет легким, сообразил я. И вопреки себе испытал желание снова подчиниться человеку, доказавшему свои лидерские качества.

Годами раньше Аль-Серрасу довелось пересечь безводные земли на «стенли стимере», и этот опыт научил его, что автомобиль не поможет, если нет горючего. На улицах, ведущих из города, вытянулись длинные автомобильные очереди, и вначале нас с готовностью подвозили, узнавая по виолончели, которую я по требованию Аль-Серраса привязал веревкой к спине. Когда нам не удавалось поймать попутную машину, мы шли пешком. Аль-Серрас тащил на себе тяжелые бутыли. Бегство было беспорядочным, медлительным, повсюду скапливались автомобильные пробки. Некоторые горожане, настроенные более воинственно, сооружали посреди дорог завалы из булыжника в надежде замедлить продвижение немецких войск. Но нацистские танки и не собирались штурмовать эти препятствия — они просто объезжали их по полям, на которых зеленели весенние всходы пшеницы. Спустя несколько дней Париж был заполнен грохотом немецких автоколонн, Гитлер фотографировался на фоне Эйфелевой башни, а сваленные в кучу булыжники мешали только беженцам.

Пару раз нас подвозили на нашем собственном бензине. Чем дальше от столицы, тем труднее становилось разжиться горючим. Мы проходили мимо сельских заправочных станций, где могли бы заполнить бутылку или две, но они располагались далеко друг от друга и спрос намного превышал предложение. Почти у каждой заправки стоял шум перебранки: владельцы утверждали, что резервуары пусты, а доведенные до отчаяния водители обвиняли их в том, что они лгут, взвинчивая цены.