Государство и светомузыка - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Дворкин cтр.№ 22

Они вернулись в комнату, сели, приняли из рук хозяина чаши, до краев заполненные молодым виноградным вином. Собравшиеся здесь подпольщики и подпольщицы не называли друг друга по именам, но Александр Николаевич уже знал, что плечистый детина, хозяин заведения, не кто иной, как Николай Чхеидзе, грозный меньшевик-ликвидатор. Еще один ликвидатор Ираклий Церетели сидел совсем недалеко от Скрябина и не снимал руки с подвешенного на поясе кинжала. Не очень красивым, сразу отозвавшимся женщинам приказано было приблизиться к пирующим. По всей видимости, это были меньшевички-отзовистки. Две из них сразу уселись на колени Плеханову, третья обвила рукой шею Скрябина.

Георгий Валентинович был в ударе — выбранный тайным голосованием тамадою, он много шутил, произносил уморительные тосты за единство с большевиками, предлагал желающим отведать марксизма вместо сациви и лобио, подносил к незажженным папиросам свернутую трубочкой «Искру», щипал подруг по партии и совершенно в другом контексте, рыча и постанывая, исполнял: «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Еда была тяжелой и плотной, вино — игристым и коварным, табачный дым и женские руки обволакивали Александра Николаевича. Великий Композитор размягчался, оседал, убаюкивался. Уже знакомая сила подняла его, истомившееся тело почувствовало несказанную прелесть пуховой перины. Шее стало хорошо без тугого, стягивающего трахеи галстука, ноги ощутили свободу от панталон и промокших ботинок. Кто-то теплый и мягкий, пахнущий кинзой и маринованным луком, по-сестрински обнимал его и медоточиво нашептывал в ухо. Еще некоторое время он слышал громкие шумы застолья, звон бьющегося стекла, протяжные кавказские песни, потом все отодвинулось, ушло, и он увидел себя очищенного и истинного…

…Облеченный высшей властью, он, человек-бог и творящий дух, гордо шествует по им же созданному миру. Он — водитель народов, апофеоз мироздания, цели цель и конец концов… Народы тянутся к нему через темные бездны, заполненные дикими ужасами и мелькающими призраками. Вся эта нечисть надеется запугать его, но он только смеется и хлопает себя по животу. Постигший силу своей божественной воли, он бросает вызов темным безднам и в мгновение ока торжествует победу.

Пышнейшее великолепие цветов и запахов, ощущений и блаженства вообще сопутствует ему теперь на каждом шагу. И все же, некоторая неудовлетворенность мешает сполна насладиться высшими благами. В чем же дело? Он всматривается в простершиеся у его ног народы… полно хорошеньких женщин, но это не то, не то… И вдруг — она, та самая, из поезда, летит к нему на крыльях любви, чтобы во всей чувственности соединиться со своим божеством, раствориться с ним в общей духовной субстанции…

Сладостный акт-мистерия, столь близкий и желанный, не состоялся из-за вмешательства посторонних сил.

Его будили. Деликатно и вместе с тем настойчиво. Трясли с двух сторон за плечи, дули в уши, кричали. Еще не проснувшегося поставили на ноги, брызнули в лицо холодной водой, дали выпить чего-то шипучего и кислого.

Он открыл глаза и, смутившись, прикрыл ладонями наготу. Плеханов протянул ему чужое свежее исподнее, звероподобный Чхеидзе положил на край кровати черкеску и бурку.

— Что это значит? — не попадая ногами в завернувшиеся подштанники, спросил Великий Композитор.

Чхеидзе что-то гортанно рыкнул — все, сидевшие за столом, поспешно выбежали. В руках Плеханова оказалась кипа газет, которой он потряс перед лицом Александра Николаевича.

— Дело приобретает неприятный оборот! Ваша личность установлена. Полиция располагает всеми приметами. Вам инкриминируется вооруженное ограбление!

Александр Николаевич почувствовал в груди мертвящую холодную точку. Стремительно разрастаясь и увеличиваясь в объеме, она заполнила межреберное пространство, начала теснить и замораживать внутренние органы, язык, зубы…

Мелькали перед глазами аршинные заголовки.

«ДЕРЗКИЙ НАЛЕТ НА ПОЧТОВОЕ ВЕДОМСТВО!», «КОМПОЗИТОР-ПРЕСТУПНИК!», «ПРОМЕТЕЙ С НАГАНОМ!», «КРОВАВАЯ СИМФОНИЯ!»…

Четыре сильные руки не дали ему упасть.

— Верните мой сюртук и панталоны, — слабо потребовал Скрябин. — Я иду в полицию и докажу свою невиновность!

Чхеидзе медленно и пугающе рассмеялся. Говоривший по-русски абсолютно чисто, он перешел на какое-то тарабарское наречие. Александр Николаевич понял не все слова, но смысл страстного монолога был предельно ясен: ему оторвут голову и выпустят кишки.

Великий Композитор содрогнулся.

Его душа, свободная и бессмертная, никак не соприкасалась с этим грубым и опасным миром. Паря и рея в бездонном космосе, она была вне посягательств. Другое дело — телесная оболочка, несовершенная и хрупкая. Что, если грозный меньшевик прав? Кому, как не ему знать о полицейских методах и нравах?

— Хорошо… — Александр Николаевич уперся ногами в пол. — Я уеду в Москву…

— Нет! — Плеханов вплотную приблизил свое обритое, пахнущее крепкими цветочными духами лицо. — Они немедленно арестуют вас и там. Уверен, на квартире устроена засада!

Уже не стесняясь своей полуодетости, Скрябин зашагал по временному убежищу. Неожиданно ему захотелось есть. Он выбрал кусок лаваша, набросал сверху холодного жареного мяса, маринованного луку, травы, полив все острым чесночным соусом.

— Что же… ситуация безвыходная?

Плеханов красиво скрестил на груди длинные мускулистые руки.

— Отнюдь нет! Вам нужно немедленно уехать за границу…

Александр Николаевич нашел почти полную джезву со сваренным по-турецки кофе. Давно остывший, он, тем не менее, не потерял своей крепости и аромата.

— Но меня же немедленно арестуют на вокзале!

Великий Мыслитель протянул Великому Композитору зеленую египетскую папироску.

— Мы их перехитрим. Вас переоденут, загримируют, снабдят заграничным паспортом на имя, скажем, Вахтанга Лаврентиевича Скакунидзе… Поедете в Швейцарию. Я напишу письма к Шарлю Раппопорту и Жюлю Геду. Они помогут вам устроиться.

Александр Николаевич задумчиво спросил еще одну папиросу.

— Мне надо будет запомнить несколько грузинских слов… научиться танцевать лезгинку… произносить длинные тосты… готовить шашлык из баранины…

Неожиданно ему стало даже весело. Подстерегающая опасность сулила новые острые впечатления… Грузинская культура, которую ему спешно предстояло перенять, тоже способна была расширить внутренний кругозор. К тому же он давно не был за границей — тянул половить карасей в Женевском озере, наесться жареных каштанов на бульваре Сен-Мишель, поставить на черное и нечет несколько фишек в Монте-Карло…

— Ладно! — Скрябин расправил узкие мингрельские штаны, сунул внутрь худую безволосую ногу. — Давайте попробуем!

Национальная одежда оказалась ему великоватой, вызванные женщины тотчас принялись все укорачивать и обуживать, появившийся Ираклий Церетели умело вымазал волосы и бороду Великого Композитора густой черной краской — пока она просыхала, Скрябин, не теряя времени, учил забористые грузинские слова и выражения.