Последняя история Мигела Торреша да Силва - читать онлайн книгу. Автор: Томас Фогель cтр.№ 6

— Это не важно, они верны сами по себе. В конце концов, я не желаю знать, действительно ли случилась та или иная история, важно, правдива ли она.

— Но тогда то, что правдиво, не обязательно происходило в действительности?

— Действительность существует, правда же — впрочем, как и ложь — должна быть выдумана, это чистое творение и вместе с тем знак, а лучше сказать, часть нашей культуры.

— Вы одним махом объединили правду и ложь…

Рибейро остановился.

— Поскольку я испытываю большую симпатию ко лжи, к грациозной, хитроумной лжи якобы скромных мастеров иронии, за которой, однако, таится выдающийся ум, что и подтвердили древние греки, и которая одна придает достоинство нашему тупому ограниченному бытию. Независимому рассказчику разрешается любая хитрость. В условностях маленькой жизни он требует безусловного, он подстрекает и усмиряет, сотворяя вещество для наших снов, без которых не может быть движения вперед. Своими лживыми историями он делает нам прививку против изолгавшейся действительности. Мошенничает не он, а те, кто подкрашивает истину, кто никогда не говорит правду и кто подмешивает воск в свой мед. Честный рассказчик продаст тебе мед «sine сега», без воска. Отсюда «sinceritas», латинское слово для обозначения честности в отличие от обмана.

Старый учитель был в своей стихии. От Аристотеля он перешел к Лукиану из сирийского Самосата, чьи злые сатиры были направлены против предприимчивых оракулов и пророчествующих мошенников и который пытался объяснить своему другу Филоклесу, что «нации, объединившись в государство, публично исповедуют ложь».

Наконец учитель слегка коснулся книг Августина, в которых тот ополчился против обмана и введения в заблуждение и привел доказательства того, что можно тяжко солгать и с помощью правды.

Мануэл молчал. Как много новых мыслей обрушилось на него, столь многое он увидел совершенно другими глазами, совсем в другом свете!

Они медленно пошли дальше, вдоль берега Рио-Мондегу.

Рибейро опять заговорил о деде Мануэла:

— А дома и в деревне что говорили люди?

— Мнения были противоречивы. Моя мать считала, что он привозит истории из своих странствий. А бабушка, напротив, частенько говаривала, когда я хотел пойти к нему: «Пепе опять сел на своего конька и клепает истории». В деревне у каждого было свое мнение. Для одних он был выдумщик, для других — изобретатель, волшебник, жонглирующий фантастическими случаями. И когда кто-нибудь пытался узнать, как он додумывается до всего этого, старик задавал встречный короткий вопрос: «А откуда у паука берется паутина?»

Рибейро заключил:

— Итак, люди приходили, были полны любопытства, желали слушать.

— Они снова и снова хотели слушать его истории, одержимые желанием занять самое лучшее место в полностью забитом трактире.

— Значит, они все-таки верили ему, — упорствовал Рибейро.

— Иные, когда дед кончал рассказывать, еще некоторое время сидели, как бы погрузившись в себя, только что услышанное еще звучало в них, а потом говорили только: «Это было прекрасно!»

Другие же на следующий день на базаре утверждали: «Такого не бывает!» или: «Жаль, что это всего лишь сказка!»

— Но при этом им все-таки хотелось верить в нее, — сказал Рибейро.

— Возможно, — высказал свое мнение Мануэл, — они и хотели бы верить ему, но они ему не доверяли.

— Таким образом, люди хотели верить ему, но не позволяли себе этого.

— Что значит «не позволяли»?

— Да, они не позволяли себе верить. Возможно, нет на свете ничего сложнее, чем это. Для веры нужно невероятно много сил. У кого они есть, тот сдвигает горы.

— Но ведь можно попытаться.

— Конечно, можно, — улыбаясь, сказал Рибейро. — Но большинству людей это не удается. Потому что это роскошь — позволить себе то, что так обогащает. Тут завистники стоят стеной.

Вода в Рио-Мондегу сверкала под вечерним солнцем. Мануэл опять остановился.

— Я бы хотел спросить вас кое о чем. Вы профессор математики. Чем привлекают вас эти истории?

— Математики — хитроумные люди, поскольку они хотят знаний. А если серьезно: ничто не стоит так близко, как счет и рассказ. И то и другое не дает распадаться миру, разгадывает загадку и освобождает. Архимед был, конечно, прав, когда утверждал, что смог бы сдвинуть Землю. Предпосылкой для этого должны быть всего лишь точка вращения, достаточно длинный рычаг и место, на которое он мог бы встать. То, что он говорит, истинно, но невозможно. История же, напротив, может быть от начала до конца выдуманной, но с помощью своей собственной арифметики она в состоянии перевернуть весь мир.

Мануэл задумался. Опять всплыл в его памяти странный, не доведенный до конца рассказ деда.

— Возможно ли вычислить конец незавершенной истории?

— В арифметике ищут общий знаменатель, в грамматике же исследуют внутреннюю логику.

— Таким образом, наш язык и математика намного ближе друг другу, чем мы думаем…

— Именно потому, что два плюс два не пять. Ответ тоже должен соответствовать условию. И кроме того — а этому, конечно же, учил тебя твой дед, — наш язык подобен саду, который есть тень души, сотворившей его. Или ты ухаживаешь за ним, или даешь ему одичать. Это так просто.

— В таком случае язык — это сад, но иного рода, следующий этап развития природы, математика.

— Браво! — воскликнул учитель.

Мануэл остановился, перевел дух, потом сказал:

— Вот теперь я начинаю понимать, что вы имеете в виду, когда говорите, что подобное стремится к подобному.

— Добро пожаловать в наш союз! — смеясь, пригласил Рибейро.

— Удивительно, но только теперь мне становится ясно, во скольких же историях деда местом действия был сад, — сказал Мануэл, продолжая шагать дальше.

— И сколько из них ты можешь мне пересказать?

Мануэл проглотил язык. К этому он не был готов. Во всяком случае, в данное время. Втайне он надеялся, что когда-нибудь доверит ему, своему учителю, ту или иную из дедушкиных историй. И вот именно сейчас ему придется рассказать одну из них. Бессвязные обрывки картин быстро промелькнули в его голове, но ни одна из историй целиком не выстраивалась. Ему как будто сдавило горло. Смущенно смотрел он на землю.

Старый Рибейро улыбнулся и почесал бороду.

— Это всего лишь идея, не обязательно рассказывать их сегодня. Но сам подумай — я постепенно становлюсь любопытным. В конце концов, никуда не годится, что ты прячешь их в своей голове.

Освободи их, дай им жить. Чутко прислушивайся к себе, пока голос деда опять не зазвучит в твоей душе. И когда ты его услышишь, начинай записывать и рассказывать.

— Согласен, — с облегчением сказал Мануэл. — Тогда я запишу для вас одну из его садовых истории. Но…