Предтеча - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Маканин cтр.№ 24

К Андрею Севастьяновичу Коляня, помимо звонка, заявился домой, чтобы рассказать еще раз и в подробностях, — хирург же, выслушав, лишь махнул рукой; сказал он не больше и не новее, чем всегда: «Значит, был не рак». Хирург только что пришел с операции.

А. С. Шилов резал четыре часа, и больной его умер прямо под ножом; хирург мрачно пил черно заваренный чай стакан за стаканом. Они сидели вдвоем на кухне. «Значит, у вашего больного был рак, а у якушкинского больного не рак — так вы сказали?» — «Так». Коляня взвился — он назвал Андрея Севастьяновича трусом, консерватором, тупицей, а может быть, и хитрецом, который, охаивая чужой успех, жаждет царствовать в онкологии единолично и неделимо ни с кем. «Смотрите мне!» И Коляня даже погрозил пальцем. Он вообще наговорил много лишнего. Он был красен и зол. Он-то надеялся, что хирург там и здесь будет славословить, день ото дня делая или хотя бы помогая сделать имя Якушкина знаменитым. С вызовом Коляня крикнул ему, уходя: «Сами и без вас найдем нужных людей!»

Отоспавшийся и вяло хлебавший свой супец, старик разговора не ждал и растерялся. Он приостановил и долго держал у раскрытого рта ложку со свисающими из нее вываренными травинками. Молчал.

— … Ну ладно, Сергей Степанович, — ну а чего конкретно в помощь вы бы хотели?

Коляня допытывался, хотя бы как о мечте, — хочет ли старик небольшую медицинскую лабораторию себе в помощь? Или, скажем, маленькое отделение в больнице, чтобы врачевать, — ну не в столичной, а пусть бы и в областной клинике, к примеру, в Челябинске. У Коляни, мол, как раз появился один знакомец: челябинский бонза, влиятельный и сильный директор, человек из добрых.

— Отделение в больнице на три-четыре койки хотели бы вы получить? — Коляня говорил, как бы обещая ему вперед золотые россыпи, обещая щедро и с размахом, как и надо, если уж о мечте.

Якушкин же слушал его плохо и был — вдруг потерявшийся. Старикан, как выяснилось, не знал, чего хотел. Молчал. Вяло дохлебывал супец. А когда заговорил, понес, конечно, глупость — зачем, мол, суета, Коля, и зачем, мол, искать влиятельных людей и через них успеха и славы: так не поправить дело. Когда, мол, любовь среди людей восторжествует, когда человеки изведут бездуховность, тут-то и сами собой исчезнут астма и рак и прочие беды людские. Он нес свою обычную галиматью, да еще и без огонька.

Старикан, вероятно, хотел, и даже очень хотел, чтобы система его восторжествовала, однако каким конкретно путем — он пока не надумал. Смутно (смущенно) рисовалась Якушкину этакая картинка, где он, знахарь, живет и хлебает супец в своем флигельке или же у Коляни в гостиничном скромно-голом номере, а сотни и тысячи врачей, также и ученых, проникнувшись совестью, именуемой иначе интуицией, внедряют систему в лабораториях и в отделениях больниц. Ему виделось, что он-то именно во флигельке сидит и супец хлебает. Он бредит себе, и бубнит, и бормочет, врачи же сами собой улавливают его гениальные проблески: скромняга… Коляня смотрел: старикан дохлебал супец, а затем приступил к яичной скорлупе. Коляня пробы ради съел ложку разжиженного зубного порошка. Гадостное ощущение было велико: Коляня спешно отправился в ванную и, под шум струи выплевывая остатки, выполоскал рот. Вернувшись, сказал:

— Ну хорошо, Сергей Степанович, я понял, — но ведь годы идут, вы стареете, а век короток: вам надо лет триста — четыреста прожить, чтобы люди о вас заговорили сами собой…

Не на высоте оказался Коляня, когда Лена, вернувшись после отпуска, позвонила ему и позвала, — Коляня, правда, тут же примчался, Коляня ввалился. «А знаешь ли, что отец твой — гений?!» — заявил он с порога, что и было ошибкой, впрочем, первой и еще исправимой.

Леночка ответила, что за новость спасибо и что она хорошо знает, кто ее отец, однако сейчас она хотела бы хорошо знать, кто такой Коляня. Она внимательно и со значеньем на него посмотрела. Она ждала — Коляня же, увлекаясь, заговорил о скором врачеванье Якушкина в клинике, о будущем успехе и о том, что он, Коляня, сам озаботится и сам найдет нужных для подмоги людей и людишек. «Подожди… уложу парня спать». И ведь Лена не одернула, не вспылила. Вовку уложив, она перекинула туда-сюда несколько вечерних минут, причесалась, навела под глазами тени, после чего открыла бутылку замечательного вина, крымского, которое привезла специально к этому часу и к этому разговору, — и вновь ждала. Коляня же продолжал свое.

Лена негромко перебила — в Крыму она, Лена, долго обдумывала и взвешивала, и вот трудную свою мысль (не только вино) она привезла: ей думается, что она Коляню — любит. «Ну наконец-то. Ура!» — Коляня взвился и уронил стул: полез целоваться. «Подожди, Коля». Она отстранила, она велела поднять стул и повторила, уже с оттенком, что да, она любит его, однако же разводиться или нет, она еще не решила — ждет мужского и обдуманного его слова. Вечер этот был единственным, когда Лена дала ему понять, что согласна и хочет замуж, — колеблется, пожалуй, но хочет. Коляня же, говорливый, не понимал: не ухватил миг и не остановил минуту. Более того, когда Коляня кое-что все-таки понял, в возбуждении, воспламеняясь от собственных слов, он заорал — да какой, мол, сейчас развод, какой там замуж, мы делом каким заняты, гениальным же делом! Пойми же, мол, красотка крымская, мы в шаге-двух от великого, если не величайшего события!.. Нет, Коляня не забыл сказать, что он любит, и даже очень ее любит, и уж само собой жаждет у нее ночевать (сегодня тоже), однако после сбоя и упущенной минуты, уже их размежевав, каждое слово только портило, подталкивая пылких спорщиков на плоскости разговора вниз и вниз. «… С тех самых пор я не спал с женщиной! Я забыл, как это делается! Я весь в заботах!» — так кричал Коляня о своей, кажется, верности и запоздало распалялся. Лена же сказала: «Пошел вон!» — и даже указала, как в дурном фильме, ему на дверь; она кричала и топала ногами, а он, изгоняемый, дергано и спешно, как минутный гость, пытался зачем-то допить крымское вино, наливал в стакан, заглатывал, и наливал, и опять заглатывал. Лена была загорелая, а Коляня нет. Они были молодые. Коляня орал, что она думает только о себе и ни на йоту не думает о человечестве. Лена кричала, что он и раньше был свихнутый, а пообщавшись с ее папашей — спятил, психопатство заразительно; на слове «заразительно» Коляня и хлопнул входной дверью. Лишь в декабре, когда на холостяцкую душу наползал отовсюду Новый год, Коляня стал остро тяготиться тем, что — в ссоре.

«Декабрь. Якушкин встретился с директором завода из Челябинска— результат нулевой. Старика надо держать в узде…» О директоре из города Челябинска в журнале (пригласив его) нацелились тогда писать большой очерк; там Коляня и свел с ним свое знакомство, втиснувшись в чужое.

Вскоре же, времени не теряя, Коляня привез директора к себе в номер.

— … А как меж людьми делить блага, знаете? — такими вот словами и чуть ли не с порога напал на директора причесанный и помытый Коляней знахарь.

Даже и заминка получилась. Директор, не отвечая, только улыбнулся: он не понял. В столицу директор прилетел впервые, и в Москве ему нравилось — он был в Большом театре, а также, хотя и не с первой попытки, побывал уже в Лужниках. Якушкина ему Коляня представил тоже как нечто: как примечательность московской жизни, духовной ее стороны.