Куски детского пластилина — их судьбы. Которые я мог мять так и этак… А теперь, извините, ко мне Дубравкин. А теперь, извините, пластилиновым стану я сам.
Да, да, я не судил на схроне. Но это совсем не значило, что сам я не буду судим… Война.
Этот рьяный Дубравкин любил похвастать особой своей памятью — он в мельчайших подробностях (фанатично) помнил тех, с кем, когда, на какой дороге и как именно он столкнулся. Всех помнил. Не забыл, конечно, и меня… настоящий недруг!.. Полковник Дубравкин сам возглавит проверку, дал мне знать фээс. С Дубравкиным вместе два офицера по снабжению. (Смотря кто!.. Может, офицерики будут принципиальными? Будут противовесом?..) Однако шибко не надейся, майор Жилин.
На обратном пути со схрона — звонок… Чеченцы. Наши чеченцы. Федеральные… Они уже знали про найденный схрон и рассчитывали на изъятое оружие… По плану, жаловались они, им пришлют оружие только через два месяца.
— Мы готовы заплатить, Александр Сергеич.
Федеральные чеченцы зовут чаще по имени-отчеству. Лишь изредка — Сашик.
— Это, мужики, не ко мне. Оружие — не солярка!.. Это все к ним — к проверяльщикам.
— Ах! Ах! — начались знакомые горские ахи. — Они еще там?.. На схроне?
— Там.
— Фээс участвует?
— Обязательно.
— Ах! Ах!
Их проблемы. Пусть крутятся… Поиметь схрон при контроле фээсов!.. Но зато они подтвердили мне информацию о проверке моих складов и о Дубравкине… Уже знают!.. Чеченцы все знают. Как это у них налажено. Диву даешься!
Я уже час объясняю рядовому Евскому его лишь относительную (по военным меркам) вину в случившемся. Его, по сути, невиновность.
Я не виню, не корю. Я промываю ему мозги.
— Вы, пацаны, год воевали… Ты ведь, Алик, на БТРе в бою бывал? Наверняка бывал. А ты, Олег?
— Бывал, — кивает он.
Оба сидят возле стола с бланками. За Олегом громоздится куча гимнастерок.
Им ли, год отвоевавшим, не знать, что сидящие на броне и попавшие под огонь солдаты, если машина на быстром ходу, не спрыгивают в траву… Солдаты отстреливаются. Отстреливаются изо всех дырок. Изо всех стволов. Одни лупят вправо, другие влево… По кустам. По высокой траве…
— И ты, Алик, конечно, замечал, что твои ответные пули едва не задевают своего же бойца… стреляющего с тобой рядом… Пули. На расстоянии ладони от его, скажем, плеча… Замечал?
— Замечал.
— А ты, Олег?
— Замечал.
— Особенно когда твой БТР вдруг рванет в сторону… Когда твой БТР или, скажем, танк вдруг прыгнет на кочке… Когда танк маневрирует… Твой изрыгающий огонь «калашников» тоже сам собой дергается на поворотах. Замечал?
Олежка кивает. И Алик кивает без подсказа. (Добрый знак.)
Я перехожу к случайностям. Бывали же случаи, когда пуля задевала своего же. Сидящего на БТРе рядом… Задевала или даже разрывала ему плечо. Разносила кисть руки…
— И что?.. Разве мы, офицеры, хоть где-то упомянем?.. подставим солдата? Который ранил своего?.. Нет, ребятишки. Мы этого не сделаем, мы пошлем это на. Да, да, да, пацаны. Мы просто скажем — ранен в бою.
Так называемая окопная правда. Я не кривлю душой. Я только сожалеюще развожу руками — мол, даже для самих себя мы, офицеры, именно так упрощаем и так докладываем. Мы лишнее вычеркиваем. Мы стираем в памяти. Все понятно?
Я не просто промываю, я уже прополаскиваю им мозги. Скоро отправка… Все возможно. Вдруг под какой-то чужой спрос они все-таки попадут.
Алик кивает, ему понятно. Однако же на лице опять загулял нервный тик. Что-то дергает. Что-то мешает ему до конца согласиться… Что-то мешает его автоматной очереди зачислиться в нечаянный (в подсказанный мной) случай.
— Ты, Алик, просто поспешил… Ты дал очередь в чеченца, а майор Гусарцев сам шагнул на линию огня… Это нечаянно, Алик. Это и есть — нечаянно… И ни звука!.. Никому!.. Мы просто говорим — майор ранен в бою.
Я вижу: бедняге так хочется попасть в столь понятную, в столь легко объяснимую ситуацию. Но не получается. Боя же не было… Честный шиз вроде как не умеет себе самому солгать. Ему, видите ли, нужно сражение. Если бы был б-б-бой!
— Н-нет… Это не был б-б-бой, — он придерживает рукой тик на левой щеке.
Возможно, солдат был так пришиблен «уб-бийством офицера», что теперь ему как-то маловато «ранения офицера»… Ему мало!.. И вот этот засранец ищет себе побольше вины. Накручивает на себя. Психика пораженца.
— Сначала в ч-чеченца…
Рядовой Евский смотрит на меня с каким-то последним отчаяньем. Но и с последней же надеждой все-таки подпасть под нечаянный случай.
— Сначала в ч-ч-еченца… А п-потом в п-пачку… — мямлит он.
Но этого я вообще не понимаю. И не принимаю. Чушь!.. Где-то его заклинило… И опять косит под фобию!.. Какое мое дело… Неужели контуженный хочет меня убедить, что его пули шли вслед за этой передаваемой п-п-пачкой д-денег. Глюки… Чушь!.. Я не могу такое даже слушать всерьез. Мое дело промыть ему мозги. И отправить к своим.
— Чушь! — ставлю я временный вердикт.
Пацан придавлен чувством вины. Убить, мол, он не убил… Но ведь он стрелял в офицера, вот и виновен.
— Чушь. Сам себя оговариваешь.
— С-стрелял в п-пачку.
Опять?.. Мне хочется дать ему по балде. Особенно раздражает (и не поддается переосмыслению) эта его великолепная навязчивая мысль, что он стрелял в чеченца из-за денег в его руках.
Или он так хитро оправдывается?
— Что?! Что?.. Ну-ка, Алик, еще раз!.. Ты хочешь сказать, что стрелял в пачку денег?
— Д-да, — сказал он, но все-таки с заметным колебанием.
Чушь следовало в нем перебороть. Чушь следовало из него вышибить.
— Это смешно, Алик… Рядовой Евский, это смех! Ну-ка отвечай!.. Ты же не сумасшедший?
— Н-нет, — сказал он, но опять с колебанием.
— Помни это, рядовой!
Бедняга пытался объяснить некую сложность той ситуации — конечно, не в сами деньги стрелял… рука с деньгами… рука чужого человека… вдруг возникший чеченец с деньгами… Возможно, фобия и впрямь некий психосгусток, который Алику словами не определить и не выразить. Не суметь ему… Тем более этого не суметь мне, майору Жилину. Не выразить… Потому что майор Жилин в подобную белиберду не верит.
Моя мысль проста: хочешь оправдаться, не напускай туману.
И пора уходить, разговор меня ненужно утомил.
— Ты, Алик, просто засмотрелся на эти сраные деньги, которые чич протянул майору Гусарцеву!.. Ты же забыл открытую дверцу!.. Помнишь дверцу?
— П-помню.