Андеграунд, или Герой нашего времени - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Маканин cтр.№ 48

Неожиданности в тот день продолжались (но хотя бы в предвиденном теперь направлении) — в метро в первом часу ночи зябла в вагонном углу жалкая девица, я подсел к ней. Почти тотчас подсел. Если я с деньгами, тяга к жалким выраженнее и острее слух; и слезки их аукаются слышнее.

Сказал ей — мол, что ж зря всхлипывать, когда никто и не слышит? (В вагоне, кроме нас двоих, никого.)

Она кривенько ощерилась:

— Дай закурить.

Дал сигарету. Она колебалась: в метро не курят даже ночью, известно всякому. Но в вагоне никого...

— Дай еще! Не жмись!

Я дал еще одну. Встал, чтобы на остановке выйти (увяжется или нет?) — оглянулся, она шла следом. Станция и переход еле освещены. На эскалаторе она спросила, нельзя ли ей пойти ко мне домой, ей надо пописать. Я засмеялся. Если выйти из метро, всегда можно найти кусты, задник киоска или просто темный угол: — Не хочу в кусты, — сказала она. — А ты хитер, папаша. Я ведь не спешу. Я бы заодно поела у тебя дома, а?..

И тут я ощутил в кармане деньги, притом доллары, не рубли. (Нет, не тут ощутил — все время о них помнил.) Она была совсем молода. А я староватый, одинокий, ночной мужчина. С долларами. Но вот чего-чего, а жилья не было: ночью в общагу вахтер может ее не пустить, хоть стой на коленях. (Имидж честного квартирного стража мне и самому не очень-то ее позволял. То есть женщину с улицы.)

Она тотчас решила, что дома у меня спит жена и, может, дети. С какой стати ее, страшноватую, вести в семейный дом?

— Жаль, — сказала. Голос у нее стал мягче.

Шагнув в сторону противоположной платформы, я решительным голосом уже сказал ей: «Пока». — А она вдруг метнулась ко мне, буквально кинулась на грудь. Объятие было и неуместно, и слишком длительно. Мы так и застыли. Мы не просто прощались, мы грандиозно прощались, словно мой океанский теплоход вот-вот отойдет, отчалит (а ждал я обычный метропоезд в «таганскую» сторону). Но она так прилипла к груди. Так тепло. Так неожиданно. А главное: ничего не говорила, просто лежала у меня на груди до самого поезда.

Ночные метропоезда редки. Мы стояли минут восемь-десять, почти на износ затянувшееся объятие. Но было совсем уж неожиданным, когда, заслышав шум поезда, я вдруг вытащил сложенную двадцатидолларовую бумажку и отдал ей. Это было неслыханно много. Моя рука дернулась запоздалым движением, пытаясь разделить купюру хотя бы на две. Но не разорвать же! А пересилить сделанное (перерешить) я не сумел — не захотел. Отдал, не ища в кармане мелкой замены и уже не суетясь (не испортил жеста) — дал, что дал. Она сунула в свой кармашек в юбке, не поблагодарив. Она не разглядела купюру. Через стекло вагонной двери я изо всех сил смотрел, пытаясь углядеть хоть отсвет в ее глазах: неужели она не поняла, как много я дал?.. Глаза ее были пусты, бесцветны. Прощай, девочка.

Со следующего дня я заторопился тратить деньги разумно. (Испугался самого себя.) Прежде всего долги: я разгуливал вверх-вниз по этажам многоквартирной общаги, вспоминая, кому и сколько. Затем я принимал соответствующий вид (одолженным деньгам, сумме) и не спеша, вальяжно входил. Да, извини. Да, у меня к тебе важное дело. Мужик настораживался, женщина поджимала губы. Важное дело, повторял я...

Но следом уже сама пристала миловидная девочка, поблядушка лет двадцати, явно начинающая. Возле антикварного магазина, на углу, случайно.

Я просто проходил мимо, она и увязалась (не разглядев моих ботинок, молодая!). Шла со мной, а я с какого-то момента не обращал внимания, даже перестал перебрасываться с ней словами, — пропустят со мной в общагу или прогонят вон, мне все равно. Я был уверен, что прогонят, но ее пустили. И вот на шестом, в сторожимой мной квартире Конобеевых, мы с ней коротаем время. Да пусть ее, подумал я. (Я ведь искал.) Конечно, видел, что на Вероничку она не тянет. Веронички (для меня) из нее не получится. Страдающая — значит, хоть сколько-то осознающая, кто и почему ее жалеет. Страдающая — значит, и мучающаяся сама собой (скрытно; или пусть даже шумно, истерично). А девочка с улицы, почти профессионалка, была никакая и в общем даже веселенькая. Смешная. Подчас плакала, но плакала от неопытности. Начинающая.

Падшая птичка и подпольный (андеграундный) мужик, возможно, и составляют ровню, — думалось мне. То есть искомую психологическую ровню, а значит, пару — мужчину и женщину, с особенной и даже уникальной возможностью взаимопонимания (и растворения друг в друге). Но мы с ней — какая мы пара и ровня, если у девчушки — свое означенное место, зарабатывает, трудится, акцентированная частица общества? И никакого, ни даже малого сегодняшнего горя не было в ее веселенькой улыбке, в смехе, в ее кругленькой жопке. Также и лоно ее, пушистое, смешное, и вся ее мило откровенная сексуальная атрибутика (я не спал с ней, но дважды видел, как она выходила из ванной, нимало меня не стесняясь) не содержали ни горя, ни униженности. Даже в облегченном варианте случай Раскольникова и Сони не проходил. Выслушать ее, тем более открыться ей было невозможно, немыслимо, все равно как в постели, вдвоем запеть советское, марш космонавтов. Она и знать не знала — кто она. Еще и свысока, снисходительно посматривала, как я, задумавшись, лежу на кровати. Или как несколько случайных минут стучу на машинке (чтобы отвлечься, просто разминка мысли). Или как готовлю себе простецкую еду. «А чо ты бормочешь засыпая?..» — спросила. (На «ты», разумеется, хотя я с запасом годился ей в отцы, если не в деды.)

— Разве я бормочу?

— Еще как!..

Сказала, что я в общем ей нравлюсь («Можешь трахнуть меня, совсем задаром». — Раньше уверяла, что она для меня «слишком дорогая»). Да, да, я в общем ей нравлюсь и симпатичен, но ей неспокойно, что я так нервно, дерганно сплю. Своим скромным умишком она как-то слишком быстро смекнула (вдруг почувствовала), что я ниже ее, если мерить меркой грубо, то бишь социально. Падшая (в классическом смысле), она всего-то пала на землю, низко, у самых ног. Я же, если сравнивать, был андеграунд, был под землей, был слишком сам в себе — вот что ее, с ее недоопытом, настораживало. Пусть бы и пострашнее — но пусть попонятнее!.. Какой-нибудь первачок-уголовничек, решивший навек завязать и сколотить семью, возможно, и мог бы сейчас составить ей пару. Экзистенциальную, гожую для любви и семейных забот, взаимно цепкую пару. Он и она — они бы разожгли свой греющий огонек (трением друг о друга). Возможно, он бы ее поколачивал. Возможно, она бы ему лгала. Но, глаза в глаза, они бы все больше прояснялись, отражаясь друг в друге. И по сути им будет хорошо. Им чудесно. (Пусть поищут друг друга в сутолоке жизни.)

Она бы бросала в него тарелками, орала бы, визжала, устраивала сцены и крикливо матюкалась, меня же она тихо побаивалась. Она косилась на меня — не работающего, не запойного, но вдруг собравшегося пойти в метро, чтобы почитать книгу под стук колес. Или встающего среди ночи, чтобы записать две фразы и, погасив свет, снова лечь спать. Она даже посмеивалась надо мной и моей краткой депрессией тех дней: мол, нам, какие мы ни есть, все по фигу, живем! а вот живешь ли ты?..