Испуг - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Маканин cтр.№ 82

При этом самопсиховрачеванье Петр Иваныч чувствовал себя великолепно!.. Особенно чуть позже, встречаясь для душевного разговора вечером со мной… И с бодрящим нас портвешком.

Но иногда история его озабочивала:

– Как это Чингисхан не заставил нас принять мусульманство. И Батый не заставил… Ведь вся сила тогда была у них…

– Они не были мусульмане.

Он подымал на меня глаза:

– Да ты что?.. Неужели?

И на некоторое время впадал в задумчивость.

Но главным образом любовь Петра Иваныча к историческому прошлому связывалась с периодом наших долгих боев с половцами. Он жаждал читать про набеги кочевников еще и еще. Высокая история (наука) была Петру Иванычу не совсем по зубам, так что именно популярные исторические повести и романы захватили его томившуюся пенсионерскую душу. Он прикупал и прикупал эти яркие лубочные книжонки, благо дешевые издания уже появились. (Пенсия-то его скромна.) И читал, главное, что читал! Не просто собиратель разноцветных серий.

Читал, и чтение его переполняло. Я хорошо помню, как только-только оторвавшийся от книги мой старый приятель заговорил. «Мы, – как всегда заговорил он, волнуясь. – Мы с таким трудом, а?.. С таким трудом против них тогда устояли. Против половцев… Под Рязанью. Как всё это было тяжко, тяжело! А сколько кровищи, сколько драки… Секли и секли кочевых».

– И они нас секли, – сказал я.

Он закрыл лицо руками. В глазах его стояли слезы. И произнес:

– Секли.

Петр Иваныч помолчал. Потом опять заговорил… Он, мол, знает, что на все эти темы сейчас распространяться не модно. Такое время… Каждый сразу настораживается… А что, мол, стоит за этим его умилением стариной? А не в обиду ли кому?..

– Но ведь я не в обиду… Я просто так… Вчера плакал, что от монголов еле-еле отбились. А в субботу буду плакать, что от немцев… Смешно!

Он усмехнулся:

– Стар стал… Чуть что, слезы накипают… Для души, а?

Мы помолчали.

И тут по его заслезившим глазам я увидел, что моего дружка опять отбросило в любимые его былые времена. Когда еле выстояли – прямо туда… В решающую сечу с половцами на бескрайнем поле. В самое пекло. В самый трудный, должно быть, миг побоища.

– Мы… Еле-еле…

Я уважительно молчал.

– Мы…

И я увидел, что душа моего Петра Иваныча сейчас в полете. Душа гуляла. В самом высоком своем полете.

Все, что говорили дочери Марина и Лена своему отцу, было в общем справедливо. И убедительно… Папа, ты ни фига не делаешь! Дачу скоро вообще перестанут снимать – такой у нас ужасный вид… Все запущено! Посмотри на эти тропинки! К колодцу не пройти!.. Нужно не авралом, не наскоком… Нужны, папа, постоянные усилия… Каждый день…

С упреками они прежде всего наседали на мать. Не потому, что мать передаст отцу – нет… Мать была тиха, как рыба. Тихоня. Помалкивала. И только скорбно шмыгала носом. Марина и Лена, выкладываясь матери, разгонялись. Разогревались… Тренинг, разминка, а уж потом, улучив минуту, они наседали на отца. И уж тут обе дочери сразу… Нужны усилия… Надо отцу трудиться… Каждый день!

А Петру Иванычу, их отцу, хотелось каждый день посиживать со мной на лавочке и потягивать портвешок. Ну, не день, а, скажем, вечер… Каждый вечер!

– Они как сбесились! – говорил он, передавая мне в очередь бутылку. – Как им объяснить, засранкам, что я свое отработал. Отышачил. Больше не хочу!.. Совсем не хочу.

– Правильно.

– Как им это втолковать!

– Пусть приедут и сами вкалывают. С мужьями, – давал я бесполезный совет.

– Вот еще!.. Они тут все изуродуют!

Но дача действительно разрушалась… Приходила в полное запустение… Вторую половину дачи Петр Иваныч и жена на лето сдавали, и каждое лето московские дачники им давали за нее денег все меньше. И все больше возмущались колодцем… ступеньками… забором… протекающей крышей.

А теперь вот и вовсе съехали.

Но Петр Иваныч не желал ничего менять. Такая черта стариковского характера… (Ни сам делать не хотел. И другим не давал.) Любителю книжек про старину не хотелось новизны, вот и точка… Иногда я думал, что распад как таковой радует ему сердце. (Может, он скрытый романтик. Сам того не зная.) Разрушающийся дом. Трава, дико, буйно лезущая из дорожек… даже из стен… даже на крыше бурьян!.. Романтики любят руины. Это ласкает им душу. Мысль, что всё пройдет… стопроцентно успокаивает. Снимает тщеславие и вообще всякую мысль о сравнении с другими. (Скажем, с соседями!) Всё пройдет – это умиротворяет. Жизнь и смерть, оказывается, подружки. Жизнь, оказывается, и умирает красиво.

– Ты знаешь, они у меня погодки… Дочки… Когда они родились, я так их любил. Я так старался, когда подбирал им имена… И ведь выбрал замечательно… Марина и Лена… А?

Он вздохнул… И сказал, что пойдет почитает. Он на интереснейшей сейчас странице. На интереснейшем месте…

Выскочи, мол, из рощи Хомик-Подольский получасом позже, всё бы рухнуло… Не устояли бы наши. Владимир Храбрый был уже зарублен… Серединный полк еле держался.

– Едва-едва устояли. На волоске висели.

И глаза Петра Иваныча влажно заблестели. Это слезливое умиление далекими предками характерно на краю старости. По счастью, Петр Иваныч не стал агрессивен (что у стариков, как известно, тоже бывает с избытком). В нем словно бы тихим костерком тлел этот незаносчивый патриотизм. Я бы даже сказал слезливо-умиленный патриотизм, не мешающий другим и ублажающий его самого… Но сам уровень чтения его мало заботил… Кое-как сляпанные исторические сюжеты в книжках, судя по его рассказам, вполне его удовлетворяли. Также и нехитрые ТВ-фильмы.

Князья и даже самые маленькие князишки, гибнущие за родную землю, стали для него близкими. Он с ними потихоньку разговаривал. Беседовал. Спрашивал о чем-то… Плакал… И скрытно от родных промокал платком свои выцветшие голубые глаза. Именно это (не чтение само по себе, а тихие слезы и почти шизоидные тихие на стороне беседы) больше всего раздражали его тридцатилетних дочурок – Марину и Лену.

Но поскольку неловко упрекать старого (да и любого) человека в чтении книг, дочурки упрекали его в ничегонеделании. И тут, надо признать, они во многом были правы. Петр Иваныч, как и я, в старости стал полным лентяем.

Особенно же злосчастные ступеньки ставились ему в вину. Всего-то и опасностей три… нет, четыре приступки…

– Эти засранки уже замучили меня ступеньками!

Я не перебивал Петра Иваныча. Живи как живешь! (Я все много раз слышал, знал.) Я смотрел вокруг, ловя свой кайф в душе, которую уже переполнял портвешок. Кроны деревьев… Последняя полоска заката… Выскочившая подежурить планета Венера… Дачник безмашинный. (Спешно идущий к электричке.)