Мария в поисках кита - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Платова cтр.№ 55

Упоминала ли я Будду-Шакьямуни в своем дневнике? Она все-таки чудовище.

Нет, в ту минуту я не размышляла о том, что ВПЗР — чудовище. Я стала раскручивать эту мысль позже, когда мы выбрались из океанариума. Она — чудовище, и ничего удивительного в этом нет, писательство развратило ее до последней возможности: так всегда бывает с людьми, для которых слова — самоцель. А безнаказанная игра в слова — не только самоцель, но и сверхзадача. Она так и идет по своей романной жизни — безнаказанно убивая. Описание смертей — такой же ее конек, как и описание любовных утех посредством самых бредовых ассоциаций. Хотя нет — в этом случае ассоциации выглядят намного изощреннее. ВПЗР строго следит за тем, чтобы количество смертей соответствовало количеству love-story. И чтобы они чередовались, желательно в ритме две четверти; ведь любовь и смерть — единственные, по мнению ВПЗР, вещи, за которыми интересно наблюдать, не сталкиваясь напрямую и оставаясь в относительной безопасности.

А за смертью — даже интереснее.

Обо всем этом я тупо думала позже, — еще и для того, чтобы не думать о трупе и о багровом рубце на его шее, свидетельствующем: смерть была насильственной. И о незнакомце в куртке, который как будто растворился в пропахшем дафниями океанариуме. В каком из аквариумов он исчез? А может, просто выбрался через так и не найденный нами лаз, выполнив свою задачу.

В чем заключалась его задача?

Показать нам труп. Но зачем? Предупредить о чем-то или, наоборот, нагнать страху и парализовать волю.

Если верно последнее, незнакомец добился своего: я напугана до последней возможности.

О ВПЗР этого не скажешь. Непонятно, как она вообще относится к ситуации. Судя по поведению — ситуация ее забавляет. Ну если не забавляет, то вызывает жгучий интерес. Кое-что интересное происходит и с существами вокруг нее, и этому «кое-что» я не нахожу никакого объяснения: оно подпадает под категорию «сверхъестественное». Или я невнимательна к деталям, не так внимательна, как обычно бывает ВПЗР. Еще в океанариуме, находясь в нескольких метрах от трупа, она обернулась ко мне, расстегнула куртку и сказала:

— Подержи, пожалуйста, Гимбо. Я хочу осмотреть нашего жмурика поближе.

Кошка перекочевала в мои руки; она вела себя неагрессивно, но явно нервничала, худое тельце тряслось мелкой дрожью. Отвлекшись на дрожь, я даже не сразу поняла, что это — совсем не та Гимбо, в обществе которой ВПЗР провела два последних дня. Та была самой обыкновенной, беспородной, дымчато-серой, хоть и с необычным черным носом и ломаными усами. А эта…

Эта была породистой и сиамской!

И нос у нее был розовый (от прошлого остался лишь темный контур обводки), и усы — длинные, и шерсть — светлой с коричневым отливом, в полном соответствии с породой. Точно так же соответствовали породе черные лапки, черный хвост и черные очки вокруг глаз. На кошку, которая шляется по улице, предоставленная сама себе, новая Гимбо — в отличие от старой — походила мало.

Я что-то упустила.

ВПЗР между тем двинулась к трупу. Песок под ее ногами отвратительно заскрипел. А может, это был и не песок вовсе, а мертвые дафнии. Такие же мертвые, как и мужчина в рубашке, сидящий у задней стенки аквариума.

Подойдя к нему, ВПЗР снова присела на корточки и втянула ноздрями воздух.

— Н-да… Не первый день отдыхает, — сказала она.

К горлу снова подступила тошнота. И борясь со рвотными позывами, я попыталась вспомнить, есть ли в киноколлекции ВПЗР фильмы, где герои выражаются подобным циничным образом. По всему выходило, что нет. Похожий текст может быть вложен в уста американских частных детективов или полицейских при исполнении, с аппетитом жующих гамбургер над трупом недельной давности. Но ВПЗР не любит боевики, густо населенные именно такими персонажами. Она не любит Таранти но — такого же компилятора, как и она сама, только классом повыше и гораздо более изобретательного, удачливого и непредсказуемого. И — ¡Atención! [33] — уже добившегося столь оглушительной мировой славы, что не считаться с его существованием невозможно. Приходится признать, Ти, что этот проклятый ублюдок недостижим, — сказала она как-то.

— И конечно же, недостижим по субъективным причинам, — поддела я ее.

— К сожалению, по объективным, Ти.

Хорошо, что у ВПЗР хоть иногда бывают просветления, и она начинает понимать, что нельзя быть талантливее всех на этой земле — и по субъективным причинам, и по объективным. И вариант «Был карнавал, и я нарядилась Господом Богом» не сработает ни за что — единственный подходящий костюм был забран из проката пару тысяч лет назад.

Я стараюсь не смотреть на лицо мертвеца, возле которого хлопочет ВПЗР. Я пытаюсь сосредоточиться на Гимбо — почему она вдруг оказалась сиамской? Ни по чему, просто так; просто потому, что всех животных ВПЗР зовет Гимбо — в память о шпицбергенской собаке породы хаски. Наверное, она и сама не помнит, как выглядела эта собака. Единственное, что сохранилось в памяти, — черный бархатный нос и ломаные усы. Собака Гимбо в извращенном писательском воображении ВПЗР легко трансформировалась в кошку Гимбо (с таким же носом и усами), а кошка — в катер. А катер — в катер, где произошло убийство; а катер, где произошло убийство, — снова в кошку, на этот раз — сиамскую… Цепочки можно продолжать бесконечно, они сплетаются друг с другом, вытягиваясь в длинную прочную нить. Ту самую, след от которой виден на шее мертвеца.

— Его удавили, — заявляет ВПЗР.

Как будто и так неясно.

Это и вправду не Сабас, я отлично помню полуголого homme à femmes на снимке с «Пилар-44», — мертвец нисколько на него не похож. Ему около тридцати, у него простоватое лицо записного растяпы. Человека, который на всех фотографиях, начиная со школьных, стоит крайним в последнем ряду — если, конечно, его не забывают позвать в кадр.

Как правило — забывают.

Даже смерть не сделала его значительнее, вот бедняга! Трудно представить женщину, которая полюбила бы его от всего сердца; трудно представить мужчину, который ненавидел его настолько, что лишил жизни. Он не является, не может являться целью ни для кого; ступенькой на пути к цели, помехой — да. Но самой целью — нет. Господи, я начинаю рассуждать так же, как и ВПЗР, я становлюсь такой же циничной!.. Так бывает всегда, когда задерживаешься в вонючем баре honky-tonk дольше обычного — все пропитывается его тлетворным, спертым запахом — и одежда, и волосы, и душа.

— Что будем делать? — спрашиваю я у ВПЗР.

— А что мы можем сделать? Разве что вынести его, — ВПЗР кивает на труп, — на свежий воздух. Может, оклемается?

— Не вижу поводов для шуток.

— А я не вижу способов решения проблемы. В том плане, что с этим трупом мы не можем сделать ровно ничего. Кроме как констатировать смерть, наступившую несколько дней назад в результате удушения.