Кровавая комната - читать онлайн книгу. Автор: Анджела Картер cтр.№ 19

Мой отец, конечно же, верил в чудеса; а какой азартный игрок в них не верит? Разве не в погоне за таким чудом приехали мы сюда из страны медведей и звездопадов?

И мы балансировали на грани.

Тигр зевнул и выложил три оставшихся туза.

Равнодушные слуги неслышно, словно на колесах, проскользнули в комнату и одну за другой погасили свечи. При взгляде на слуг казалось, будто ровным счетом ничего не произошло. Они слегка недовольно зевали: ночь была на исходе. Мы не дали им спать. Слуга Тигра принес его плащ. Посреди всех этих приготовлений к отъезду мой отец сидел за столом, недвижно глядя на разложенные перед ним предательские карты.

Слуга Тигра твердо сообщил мне, что лакей заедет за мной и моими вещами завтра в десять, дабы препроводить меня в палаццо Тигра. Capisco? [14] Я была настолько поражена, что едва ли мне было вполне capisco; он терпеливо повторил мне приказ. Это был странный, худой, юркий человечек, который шагал, неровно подпрыгивая на косолапых ногах, обутых в смешные остроносые туфли.

Если раньше лицо отца было огненно-красным, то теперь он стал бледен как снег, залепивший оконное стекло. В глазах его стояли слезы: еще немного, и он расплачется.

— «Как дикарь», — сказал он; ему всегда нравились красивые слова. — «Который поднял собственной рукою И выбросил жемчужину, ценней, Чем край его…» [15] Я потерял мою жемчужину, мою бесценную жемчужину.

При этих словах Тигр издал вдруг ужасный рев — что-то среднее между ворчанием и рыком; свечи всколыхнулись. Расторопный слуга со строгим лицемерием, не моргнув глазом, перевел: «Мой хозяин говорит: если вы так беззаботно относитесь к своим сокровищам, будьте готовы расстаться с ними».

Когда они уходили, слуга одарил нас поклоном и улыбкой, которыми не мог нас наградить его хозяин.

Я смотрела на падающий снег, пока перед самым рассветом он не перестал; установились крепкие морозы, и следующее утро было ослепительным, как сверкающий клинок.

Элегантная, хотя и несколько старомодная карета Тигра была черной, как катафалк, с запряженным в нее лихим вороным мерином, который выпускал пар из ноздрей и переминался на утоптанном снегу с такой живой горячностью, что у меня проснулась надежда на то, что еще не весь мир, подобно мне, закован в лед. Я всегда немного склонялась во мнении в пользу Гулливера, который считал, что лошади лучше, чем мы, люди, и в тот день, представься мне такая возможность, я была бы рада отправиться с ним в страну гуигнгнмов.

Лакей восседал на козлах в изящной, расшитой золотом черной ливрее, сжимая в руке — вот неожиданность! — букет проклятых хозяйских белых роз, как будто подаренные цветы могли примирить женщину с любым унижением. С невероятной легкостью он спрыгнул на землю и церемонно передал их в мою неохотно протянутую руку. Распустивший нюни отец просит у меня розу в знак того, что я простила его. Ломая стебель, я укалываю палец, и отец получает от меня розу, испачканную в крови.

С до странности нескрываемым подобострастием лакей присел на корточки, чтобы подоткнуть под меня покрывало, настолько забыв при этом приличия, что озабоченно почесал своим неимоверно гибким указательным пальцем голову под напудренным париком, наградив меня при этом, как говаривала моя старая няня, «насмешливым взглядом», в котором сквозила ирония, лукавство и капелька презрения. А жалость? Никакой жалости. Глаза у него были влажно-карие, лицо изрезано морщинами, а в глазах — невинное лукавство постаревшего младенца. У него была несносная привычка все время бормотать себе под нос, укладывая принадлежащие хозяйскому трофею чемоданы. Я задернула шторки, чтобы не видеть отцовского прощания; моя злоба была острой, как осколок стекла.

Проиграть меня Тигру! Но в чем именно, задавала я себе вопрос, состоит его звериная сущность? Моя английская няня однажды рассказывала мне о человеке-тигре, которого она видела в Лондоне, когда была еще маленькой; она хотела напугать меня, чтобы я стала вести себя хорошо, потому что я росла маленькой дикаркой, и усмирить меня она не могла никакими кнутами и пряниками. Если ты не перестанешь докучать служанкам, моя красавица, человек-тигр придет и заберет тебя. Она говорила, что его привезли с Суматры, из Индии; его нижние конечности были целиком покрыты шерстью, и только голова и плечи его были человеческими.

И все же Тигр всегда носит маску; не может быть, чтобы его лицо выглядело так же, как мое.

Однако человек-тигр, несмотря на свою волосатость, мог держать в руке стакан с элем и выпить его, как добрый христианин. Она сама видела, как он это делал в таверне «Георгий» у Аппер-Мурфилдз, когда была такой же маленькой, как я, и так же шепелявила и ковыляла. Потом она начинала тосковать о Лондоне, который находился где-то далеко-далеко за Северным морем. Но если эта маленькая леди не будет хорошей девочкой и не станет есть борщ, то человек-тигр наденет свой широкий черный дорожный плащ, подбитый мехом, такой, как у твоего папы, одолжит у Лесного Царя его быстрого как ветер коня и примчится сквозь тьму прямо в детскую комнату, и…

Верно, моя красавица! И проглотит тебя, не жуя!

Как я тогда кричала от радостного ужаса, наполовину веря в ее историю, наполовину зная, что няня просто меня дразнит. И еще я знала нечто такое, чего не могла ей сказать. В нашей глухой деревне, где девушки-служанки с хихиканьем посвящали меня в тайны того, что делает бык с коровами, я слышала рассказы о дочери извозчика. Только тс-с-с, не проговорись своей няньке, что мы тебе про это рассказали; ну кому могла понадобиться эта дочка извозчика: с заячьей губой, косоглазая, страшная как смертный грех! Однако, к ее стыду, живот у нее стал набухать, так что все конюхи вокруг жестоко над нею подсмеивались, и поговаривали, что это ее медведь обрюхатил: сын родился в шерсти и со всеми зубами — верный признак. Но когда он вырос, то стал хорошим пастухом, хотя и жил бобылем в избушке на краю деревни; он умел заставить ветер дуть, куда он захочет, и распознавал, из каких яиц вылупятся курочки, а из каких — петушки.

Однажды удивленные крестьяне притащили моему отцу череп с двухвершковыми рогами на макушке и ни за что не желали возвращаться на поле к своим плугам, пока с ними не пошел священник; потому что челюсть у этого черепа была человечьей!

Бабушкины сказки, детские страхи! Вспоминая в последний день своего детства былые суеверные чудеса, я прекрасно понимала, почему так уютно лелеяла это беспокойное возбуждение. Ибо теперь я знала, что единственным моим капиталом была моя собственная шкура, и сегодня мне предстоит сделать первое деловое вложение.

Город остался уже далеко позади, и теперь мы ехали по широкой и плоской заснеженной пустыне, где попадались лишь изуродованные куцые ивы, низко склонявшие свои пушистые кроны над застывшими канавами; горизонт растворялся в тумане, и от этого небо казалось таким низким, что мы едва не касались его головами. И насколько хватало глаз — ни одной живой души. Каким скудным и сиротливым выглядел зимой этот иллюзорный рай, когда холод погубил все его плоды! И мои нежные розы тоже успели завять. Я открыла дверь кареты и швырнула мертвый букет в морщинистую и заледенелую дорожную грязь. Внезапно налетел резкий, пронизывающий ветер и засыпал мое лицо сухим, колючим снегом. Туман немного рассеялся, так что я уже могла разглядеть впереди скопление полузаброшенных домов из простого красного кирпича, складывающихся в нечеловеческих размеров цитадель его палаццо, похожую на гигантскую ловушку.