Гель-Грин, центр земли - читать онлайн книгу. Автор: Никки Каллен cтр.№ 5

«Подъем!» — разбудил он их через час; снизу надвигались огни — редкие, как капельки начинающегося дождя; пахло остро и холодно, и Стефан понял, что под ногами — вода, бездна; «это море?» — спросил Свет, и Антуан кивнул, прочитав по губам; Свет поразил его темнотой взгляда; он вспомнил: есть легенда о том, что море — это мальчик с глазами цвета погоды, — и Свет, казалось, знает этого мальчика; гуляли вместе по пляжу; весь мир — это мальчики; они как цветы: погибают — великая печаль; растут — не жалко; море дышало у них под ногами, вертолет чуть не касался лыжами; Цвет схватил за руку Света, Свет прижал его к себе — и Стефан понял: люди им не нужны; они сами по себе; не разлей — разные; луна и солнце; а потом из темноты надвинулся берег, словно тело спящего дракона; из него — два огонька, крошечных, как сахаринки; красный и желтый; и Антуан пошел вниз, теперь совсем, и у Стефана не стало сердца. Он начал искать его по свитеру, а вертолет шел вниз и вниз, и огни становились подвижнее — кто-то махал двумя факелами на земле. Вертолет стукнулся об землю, и Антуан выпрыгнул в дождь; Стефан сполз следом; под ногами кружилось.

— Привез? — раздался голос из темноты и дождя, расплавленного серебра.

— А как же, — и на Стефана вышел из серебра человек; протянул руку; факелы он держал в другой.

— Не передумали-таки? нам чертовски нужен журналист; а то про нас всякий бред на Большой земле пишут; будто мы тут нефть добываем, или отмываем топазы, или никакого Гель-Грина нет вообще, — рука оказалась крепкой, как коньяк десятилетней выдержки на голодный желудок; а сам человек — молодым, черноволосым и небритым, длинноногим, в кожаной одежде, куртке теплой из болоньи — точь-в-точь как у Стефана в сумке; и лицо его, острое, со скулами как лезвия, глазами огромными и карими, как два колодца, было не отсюда, не из этого столетия — такое стремительное, страстное, сосредоточенное; будто с рисунков средневековых — рыцарь из свиты Жанны д’Арк, — Расмус Роулинг, начальник порта, к вашим услугам; а это кто?

Его изумление, будто что-то выскользнуло из рук вдруг драгоценное и не разбилось — только разлилось, относилось к сонным мальчикам в пледах; дождь будил их, как звонок; Цвет в руках держал оранжевого плюшевого медведя, вытащенного за путешествие из сумки; Свет же смотрел на небо, огромное, как сосны.

— Это мои дети, — и Стефан подумал: вот, сейчас скажут: нет; дети нам не нужны; уезжайте — и опять быть не собой; а ван Марвесом; ну что ж, впрочем, может, и к лучшему; Свету в этом году нужно в школу; допишу диплом, пойду в магистратуру; дождь перемешался со снегом, и Стефану показалось, будто это — морская пена; ветер её сбрасывает на плечи; он подставил ладонь и лизнул — снег оказался соленым; нарушение всех законов.

— Это от моря, — сказал совсем другое Расмус, — оно повсюду; вы через час пропахнете им, как селедка… А дети — это хорошо; у нас детей немного; но детский садик есть и первый класс; только вы не сказали, что у вас дети есть; мы бы вам вагончик побольше поставили…

И сердце Стефана нашлось — словно вышло проветриться, погулять; вернулось легкое и веселое; он принял сумки от Антуана, пожал руку и ему; «увидимся!» «еще бы; напишешь про меня»; Расмус стал вырывать сумки; «у меня родители тоже решили, что здесь нет ничего; даже посуду дали», — оправдал Стефан тяжесть; они шли через поселок: несколько вагончиков, блестящих от дождя; дома из дерева, легкие, как шатры; детская площадка, настоящая, с мокрыми качелями и горками, — Цвет сразу побежал, и пришлось бежать следом, брать на руки, ругать, выслушивать в ответ; а Расмус смотрел с открытым ртом и ухмылялся в рукав; Свет шел по-прежнему молча, словно мир не казался ему новым; Стефан промок весь, замерз в пальто; его вагончик оказался на самой окраине, если вообще были центр и край; тонкая дорожка из светлых досок, прогибающаяся под весом шагов; он устал так, что готов был умереть. Расмус открыл вагончик и отдал Стефану ключ; «хотелось бы, конечно, пороскошнее; но они удобные, правда; печка с тремя режимами — сушитесь; и кровать; завтра принесем две детских; радио; берет весь мир; чистое белье в шкафу; и полотенца; вода в душе негорячая, правда, но стабильно тёплая; холодильник; у нас магазин и кафе; подвоз продуктов лучший в мире; не «Хилтон», конечно, но вполне для простых ребят; располагайтесь, отсыпайтесь и привыкайте к мысли, что это ваш дом; стены раскрашивать, заклеивать плакатами с Заком Эфроном и «Звездными войнами» — разрешается», — взъерошил на прощание макушку Цвета и ушел; длинные ноги его запоминались, как женские. Стефан раздел детей, повесил одежду на печку — длинную белую батарею с духовкой и конфоркой; градусники Фаренгейта и Цельсия; затолкал в душ; Цвет в душе заснул, Свет вынес его на руках; а Стефан стелил постель, путаясь в пододеяльниках; он впервые что-то делал сам; белье пахло лавандой — словно не край земли, а бабушкино имение; пруд, полный кувшинок и золотых монет — чтоб вернуться. Нашел в сумке пижамы; Цвет ни в коем случае не хотел расставаться с медведем; и когда Стефан из душа пришел ложиться, места на кровати ему осталось на одну ногу. Они заснули уже; и разбудить — как наказывать; он долго смотрел на них, полный нежности; розовой, как сирень; и тихо постелил себе на полу; запах моря бурлил в нём, как имя композитора, очень известного, забытое случайно, мучительно, или художника, чья картина всегда нравится; два слога; лежать и вспоминать, как смысл жизни; и он долго не спал, смотрел, как сквозь дождь серый свет вползает в вагончик; «я на краю земли»; и только когда стало совсем светло, он уснул; без снов, как упал; и проснулся от стука в дверь…

«Где я?» — подумал он, пытаясь найти ответ быстро, как документы; он научился думать об этом, путешествуя с дядей, просыпаясь в комнатах, полных портьер и цветов; сел на полу, пропахший постелью; слабый серый свет, словно сквозь ветки, заросли, пробивался в жалюзи; «Гель-Грин, тысячи километров от дома»; Стефану стало тоскливо и страшно, будто он выпил яд; стук повторился; в вагончике была двойная дверь: прозрачная сетчатая открывалась внутрь комнаты, а белая металлическая — на улицу; судя по свету, вновь дождь. Мальчики спали обнявшись; волосы их перепутались, как у влюбленных на старинных картинах; Тристан и Изольда, Джиневра и Ланселот; от них шло тепло большее, чем от печки; Стефан завернулся в одеяло и открыл обе двери. С металлической на него с грохотом обвалилось ведро холодной, как удар кинжалом, воды; стукнуло по голове и со звоном откатилось по земле; раздался хохот, и его опять облили — чем-то сладким; запах — яблоки с карамелью.

— Доброе утро, Стефан, — услышал он сквозь воду в ушах Расмуса, — посвящение в гель-гриновцы; выпей-ка…

И ему сунули граненый стакан с этим вторым, сладким; белое вино; Стефан выпил, и мир стал круглым; не удержался и сел на порог. Вино было теплым и тягучим; золотым, как янтарь.

— Грей выпьет его, когда будет в раю, — сказал он наконец; вода затекла под одеяло, и он стал искать в нём сухие места, — Расмус, я отомщу, не бойтесь; выставлю вас в первой же статье героем…

— Только попробуйте, ван Марвес, и Жан-Жюль тотчас же введет цензуру; знакомьтесь, Стефан ван Марвес, наш журналист, а это наш мэр — Жан-Жюль де Фуатен, — и второй парень подал ему руку; посмотрел как на друга; красив он был до необычайности; Мальчик-звезда; лицо овальное, как медальон; темные волосы; вьются, как гиацинт; глаза синие, с черным блеском внутри; словно смотришь в глубокую воду с корабля и видишь сквозь прозрачность что-то на дне; большое и темное; бежишь к капитану: «Остановите, остановите!» — вдруг другой корабль, столетиями раньше, серебро, оружие; но уже прошли, пролетели; координаты не запомнили; вот и мучайся полжизни… Он тоже был в темно-синей куртке из болоньи, джинсах цвета индиго; пожал руку Стефана, как женскую, едва коснулся — предпочел обнять бы; и спросил: «ты не обиделся?»; голос у него был мягкий и славный; тоже темно-синий; будто он разговаривал с тобой о душе и Ницше; что-то важное…