Гель-Грин, центр земли - читать онлайн книгу. Автор: Никки Каллен cтр.№ 25

— «Никон», старенький, за него уже ни гроша не дадут; работаю я на другой технике, а этот… для вдохновения… он мой лучший друг, я зову его Зак Эфрон, — покраснела, но следователь не знал, кто такой Зак Эфрон; вытащил из-под фотографий и свидетельства о рождении — карты звездные, нити парок, кучу обязательных бумажек; дал синюю ручку, и она всё нервно подмахнула, кривясь, будто описывали её имущество.

— Назад мы их вам не отдадим, ничего? — «нет» мотнула головой, лунносветной; у луны нет глаз, никто не знает, что она думает, — повестка вам придет; и не забудьте: из города выезжать нельзя без специального на то разрешения… Всё, пожалуй, — и она вышла, придержав дверь, чтоб не хлопнула; он оценил; обычно грохали; иногда лезли драться; а он увидит её еще только два раза в жизни; но довольно часто будет думать, как разминая пальцы-ум, чем она живет, что любит на завтрак; тонкая, невысокая и стройная, словно всё детство проходила в пришкольный балетный кружок; наверняка у неё была сильно любимая бабушка; а родители — только письма; может, разведены… и так далее, как извечное падение листьев. Обедать пора…

Она вышла и забыла; в приемной бежевого цвета на белых стульях у стены сидело еще несколько человек; одна женщина плакала, вцепившись в носовой платок; кто-то спал; шелестела газета; она нацелилась обойти всех, будто в парке опрокинутую на тропинку урну, как один парень встал стремительно от стены и загородил ей дверь.

— Вы та девушка, фотограф? — спросил он.

— Да, — он возвышался над ней, словно тополь; в черной футболке, пальто по колено — довольно элегантное, но грязное — и джинсы бледно-голубые, будто озябли. — Да, это я; вы мне дверь загораживаете…

— Хочу вам сказать спасибо, — и он затряс её руку, как коврик от пыли; её ладонь была прохладной и тонкой, словно шелковый пояс; его — широкая, словно книга, теплая и твердая, как песчаный пляж; она смотрела на него в изумлении и ужасе; а он повторял: — Спасибо. Вы спасли моего брата; его честь; вы, конечно, девушка, вам не понять, но эта грязь болотная, нацисты, они смешали бы его с собой; а сами отмылись — вы видели их адвоката? прошел только что, — это всё политика; а мы просто верующие. Теперь же эти ваши фотографии — спасибо, это Бог вас послал в тот день, вы спасли моего брата…

— Он умер, — сказала девушка.

Парень замолчал; посмотрел на неё впервые, как на живое, отпустил её руку и побледнел. Она повернулась идти вглубь коридора, и тут он сказал ей в затылок, звучно, как колокол ночью:

— Я тебя знаю.

Она остановилась перед дверью из мутного стекла.

— У тебя необычные волосы, — сказал он; голос спокойный и хриплый, будто курил всю ночь, — мы с тобой в хоре пели при приходе Непорочного Зачатия; ты старше меня на полгода; еще у тебя имя странное — какое-то эльфийское…

Она обернулась — сама. Он смотрел на неё, ярко и красиво, как на распускающийся розовый цветок.

— Мы даже книжки читаем, — будто выбросила мусор.

— Библию в основном, — ответил он, — и Толкина — за едой.

— Арвен Янссен; а ты… Ты очень похож… — и махнула узкой рукой.

— Мы — близнецы; Патрик Флэнери, — и вновь подал руку; она не взяла; стояла и смотрела на него этими своими серыми огромными глазами — словно вода в городской реке, полна на дне автомобилей и неопознанных трупов; непрозрачная; и он весь — такой большой и сильный — умещается в её зрачке; сердце у него заколотилось; «о чём я думаю, ведь Шон умер»; и спросил:

— Почему ты не ходишь в приход? Ты ведь католичка; я твоих родителей помню, и бабушку…

— Так это религиозное убийство? — и пожалела о своих словах; «зачем я здесь?» — прости, пожалуйста.

— Ничего, — сказал он — и так, что она поняла: и вправду «ничего»; он ей простил; так славно это — быть любимой; и испугалась собственных мыслей; шелкового жара внутри; а он уже спрашивает:

— Мы еще увидимся?

— На суде, — и к двери, к двери; Патрик засмеялся, и смех его солнцем пробежался по коридорам казенного цвета — словно раздвинули шторы после дождливой ночи; женщина рядом на скамье подняла заплаканные глаза и ужаснулась: у него брат умер, а он смеется и на девушку смотрит с восхищением.

— Приходи к нам в приход; тот, твоего детства, Непорочного Зачатия, ведь ты скучаешь, — вслед; его уже вызывали в кабинет следователя; а она вышла на улицу, а там сияло солнце — неожиданное, как эта любовь; его не было видно из серого окна; и вообще, оно так редко было в этом городе — северный порт; чаще — соленый дождь, инеем оседающий на плечи черных курток. «Солнце», — подумала она; сняла с плеча рюкзак и вытащила фотоаппарат. Но кадр не взялся, и Арвен опустила «Никон»; он весил с крест Христа; поймала такси и поехала на работу.

«Бесплодна, безвдохновенна» — в очередной раз; словно приговор; словно некрасивая; Арвен работала в журнале мод — голые девушки, нижнее белье, мебель из разноцветного плюша, еда и сладости в игре света; но всё это было не то — не чувствовать себя вселенной. Два года назад она получила премию на французском фестивале черно-белой фотографии — «Кадр года»: девочка рассыпала корзинку апельсинов посреди рынка в воскресенье, и они лежат — в лужах и под ногами, а люди оглядываются и начинают улыбаться, но никто еще не бросается поднимать, потому что девочка такая хорошенькая — вот так — зареванная и в белом платье с кружевным подолом — такое совершенство только в небе, когда птицы летят… Вдохновение взяло отпуск; будто на стройке крановщик ушел обедать, встретил кого-то по дороге, заговорился; и Арвен приговаривала про себя: «прелестный ремесленник» — как в сказках Перро; сегодня у неё были съемки в порту с еще одной девушкой-фотографом — Марьяной; Марьяна была испанка по отцу — черные волосы, черные глаза, словно сделана из драконьих драгоценностей; истории про драки, следователей и забытых друзей детства были как раз для неё; «ох, и что? да ты что! а потом? тебе на суд надо будет идти? какой ужас! а он красивый? Нет. Ну, я так просто спрашиваю… ага, покраснела!» — и так далее, пока девушки меняют платья, жакеты и береты, — зима заканчивалась, по мнению модных домов; весна же, казалось, никогда не наступит. Модели ежились и жаловались, что носы у них красные, а руки синие; со стороны ограждений, где были корабли и море серое, как атлас, дул северный ветер.

— Боже мой, она что, совсем бестолковая, как же она в постели-то поворачивается; эй, в золотом платье, не так! и не так! возьми эту, в белом боа, за руку… — Марьяна срывалась с места, как ребенок — завидев голубей; девочки-ассистенты бежали за ней; с пудреницами и шарфами; а Арвен отгибалась от фотоаппарата, и смотрела, как в порт заходит на разгрузку очередной корабль, и думала — какие мы маленькие, а они большие; словно горы, у которых шляпы — облака; а ведь есть вещи больше кораблей, например горы…

Вечером она делала фотографии — уже давно пообещала себе; не те, что в порту, для журнала, а те, что просто жизнь: вот старушка кормит голубей, каменная мостовая; один из самых старых кварталов города — площадь Звезды; а вот девочка в цирке на репетиции — худенькая, как дикое деревце, нужно много воды и минералов, чтобы стало красивым, — Арвен поставила её на шар, как у Пикассо, а теперь жалела об этом: получилось пусто и вычурно; руки мокрые от фиксажа; крем «Нивея» на ночь. Потом вышла из душа и долго-долго смотрела в окно — словно на затмение; город казался огромной звездой; потом легла — думала, будет размышлять еще с час, но, коснувшись подушки щекой из белого шелка и акварели, заснула крепко-крепко, и ей снилось огромное и белое, сладкое — сахарная вата, цирк, солнце; и проснулась утром от пронзительного звонка в дверь.