Арена - читать онлайн книгу. Автор: Никки Каллен cтр.№ 55

И набежало сразу столько народу — сколько этот замок не видел за свою жизнь: вернулись все слуги, молодые и старые, приехали врачи и полиция; Марианну бережно подняли из ванны — словно она нечто ценное, только прибывшая в известный музей статуя Венеры; потом унесли, помыли, расчесали ей волосы, надели украшения и платье; украшения были семейными, восемнадцатого века: жемчуг, рубины и топазы, какие-то цветы, браслеты и ожерелье — на них настояла бабушка, хотя в семейных украшениях не хоронили, их берегли в сейфах, и адвокат возражал, но бабушка сказала, что только так — и никак иначе, будто дверь закрыла, возвела Берлинскую стену; и ещё настояла на шикарном белом винтажном платье от Валентино, оно стоило ей целое состояние; так она похоронила дочь — как любимую куклу. Весь замок был украшен цветами, алыми и белыми, словно кто-то замуж выходил; готовили огромный торт, индейку, соусы, гарниры, салаты, мыли все полы и окна, а Макс сидел на одном месте — в большом кресле в библиотеке и не двигался, не шёл никуда, не спешил, смотрел в одну точку и не понимал, что происходит, всё звал себя: «Макс, проснись!» — но никак не мог шевельнуться. Люди вокруг суетились, передвигали мебель, накрывали чехлами — после похорон Марианны бабушка уходила в монастырь, жертвовала ему половину денег Дюран де Моранжа; и опять её отговаривали — и адвокат, и отец Алехандро; отец Алехандро даже взял её руки в свои, что для него было почти признанием в любви; но она ушла и ничего не сказала Максу, не оправдалась, не объяснила, сказала только о нём: «он уже взрослый, он с самого начала был взрослым, взрослее всех нас, что он, обед себе не приготовит?»; и даже записки не оставила, только коробку с письмами Артура посреди своей комнаты, красную, блестящую, в такие обычно подарки кладут, конфеты шоколадные, засахаренные фрукты, печенье трёхслойное, — знала, что он найдёт, прочтёт и будет писать, и тот ему тоже — и будут общаться, редко, скупо, просчитывая каждый шаг и слово, точно один из них в космосе; а Макс остался сидеть в своём кресле в библиотеке, и он сидел, и снег падал и таял, и вдруг увидел Снега — тот сидел у его ног, на ковре, улыбался, прекрасный, как заря, и протягивал ему чашку чая с молоком и сахаром и блюдечко с шоколадными кексами.

— Привет, — сказал Снег. — Может, поешь? Я научился кексы печь; оказывается, мама моя знает рецепт, просто не печёт, потому что нас слишком много, а она не может рассчитать пропорций, она знает только на двоих. Я подумал, может, ты сможешь. Ты же Стивен Хокинг.

Макс вздохнул, взял чай, настоящий английский, крепкий, как коньяк.

— Смогу. А моя мама умерла.

— Я знаю. На её похороны пришёл весь город, её платье и украшения обсуждали все кумушки, будто она живая, а ты не пришёл. А Капелька в тот день родила сына, его назвали Свет, правда вдохновляет? Он очень славный, почти не плачет, только смотрит на всех такими огромными прозрачными серыми глазами, похожими на твои, кстати… Один человек уходит, другой приходит, это здорово, это закон.

«Ну да, — подумал Макс, — Снег же хиппи». Съел кекс, похвалил.

— Что ты будешь делать теперь? Ты ведь совсем один остался здесь, в замке…

— Да я и был один.

— Хочешь, поживу с тобой?

— Хочу.

— А потом? Мы же скоро школу окончим.

— Ну, будем путешествовать.

— Ты так просто оставишь замок? Узок в плечах?

— Нет, но ведь мир огромный?

— Да. Река много бродяжничал, говорит, что мир просто великолепен, просто как бесконечное Рождество.

— Ну вот, посмотрю мир, и если он окажется меньше, чем мой замок, то вернусь и буду жить здесь, разводить сад, писать диаграммы вместо картин.

— А если нет? Если мир больше?

— Истеку кровью, как настоящий Дюран де Моранжа, на белокаменной лестнице.

«Хр-р, — сказал Снег, — смешно», и унёс поднос, потом вернулся, а Макс уже вылезал из кресла, разминал ноги, будто перед бегом; «я пошёл за вещами, — сказал Снег, — как я без своих колбочек и Ломброзо» «давай, — ответил Макс, — я тебя подожду на скамейке в саду» «да, — сказал Снег, — там весна скоро, очень красиво, пахнет землёй и небом; а рояль-то, наверное, расстроился совсем, захвачу-ка я ещё и инструмент»; «всенепременнейше», — ответил Макс.

Как же он ненавидел этих пятерых, что сидят на двух предпоследних и трёх последних партах: ухмыляются, кидают весь урок записки — и писать-то умеют, а по тетрадям не видно: то вообще нет домашнего задания и конспекта — одни рисунки, резкие, грубые, самые основные штрихи: вот нос, вот губы, изогнутые в сардонической ухмылке; то всё грязно и неправильно; что делать ему, хорошему человеку, который в своей жизни никого не ненавидел, а теперь вот страдает и мучается от каждого их движения, шороха — а шуршат они, как осенний парк, чердак, полный сквозняков; от каждого звука с задних парт ему больно, как от фальшивого. Он — учитель астрономии и физики в обычной средней школе; знал, что работа трудная, но его дед был учителем, отец, и он вот — не представлял себе другой жизни; ему не то чтобы нравились дети, ему нравилось говорить; и не так, как в компании любят говорить — привлекать к себе внимание, а вот так — стоять у доски и каждый божий день одно и то же; и жена его учительница, и мама, и бабушка — в этом было что-то сверхъестественное. А больше в его жизни, он надеялся, сверхъестественного ничего не случится — ни привидений, ни предчувствий, ни Второго пришествия. Ошибся, ну надо же, как обидно, — дурные предчувствия его замучили. «Ты что-то совсем нервный стал, даже кашу ешь по утрам — будто опаздываешь, — а ты не опаздываешь никогда», — сказала жена; он улыбнулся жалобно; он знал.

Пятеро — словно бойз-бэнд, группа, которую все в классе слушают, Five например, хотя Five, конечно, давно развалились; он знал, ему было интересно, чем живёт его класс; даже типажи те же: сладкий мальчик — Яго — просто Шекспир; «кто так назвал ребёнка из рабочего квартала? наверное, в честь кота бабушкиного», — заметила жена; русые волосы волнами, не длинные, не короткие, а самое то; глаза тёмно-голубые, не синие, а так — сумерки начинающиеся; длинные ресницы, чёрные, изогнутые; тонкий нос, вообще черты тонкие, английские, гейнсборовские, узкие джинсы со спущенными подтяжками, облегающие свитера из разноцветной пряжи; Грегори и Дигори — два брата, маленькие, чернявые, брови вразлёт, в одинаковых левых ушах одинаковые серебряные серьги — пиратский крошечный череп с костями, одинаковые широкие штаны цвета хаки; Энди — киберпанк с красными волосами, чёрными глазами, белой кожей, в тельняшке, чёрной коже; и Патрик — единственный, кто носил школьный дресс-код: рубашка, галстук, просто брюки, не широкие, не узкие, и даже пиджак — вельветовый, серый, потёртый на локтях, как у самого учителя; и выглядел он стандартно, прилично: серые глаза, тёмные волосы, правильные черты лица; захочет — может казаться красивым, захочет — сольётся с толпой; но что-то с этим мальчиком было не так, раз он очутился в одной компании с этими…

Эти… эти пятеро. Они учились в другой школе, в другом районе, «…а потом, — объяснил директор их появление, — родители Яго переехали в этот район, и его перевели в эту школу; а остальные не захотели с ним расставаться и тоже перевелись». Трогательно, но учитель не верил: родителей Яго, всех их родителей на собрания не дозовешься, будто их нет, не существует, потому что парни сами ненастоящие, словно у них нет дома, нет судьбы. Словно их придумал кто-то. Они шли через школьный двор, и голоса смолкали — так в ногу они шли — будто и вправду на съёмках музыкального клипа. Ни с кем, кроме друг друга, не разговаривали. Никто о них ничего не знал: где всё-таки живут, чем увлекаются. Так хотелось поймать их на чём-то — на преступлении, мелком, как семечки: ограбление кока-кольных автоматов, матерные граффити, отнимание денег у младших, — на этом ловили полшколы, но не их… словно они совершают что-то совсем никому не ведомое, немыслимое… «Или ничего, — возражала жена, — у тебя предубеждение» «нет, — отвечал он, — у меня предчувствия»; она смеялась, а ему было не смешно — ему было страшно.