Жена тигра - читать онлайн книгу. Автор: Теа Обрехт cтр.№ 2

— Он ведь дурак, правда, дедушка?

Но дед мне не отвечает, быстрым шагом направляется следом за служителем, тащит меня за собой и во весь голос просит служителя остановиться. Мол, он врач и может ему помочь.

Сорок дней жизни человеческой души начинаются наутро после смерти. Всю первую ночь, сразу после ухода своего хозяина и до наступления этого срока, душа лежит на подушке, мокрой от предсмертного пота, и смотрит, как живые складывают крестом руки покойного, закрывают ему глаза, наполняют комнату удушливым дымом и тишиной. Они хотят, чтобы она, только что высвободившаяся, не смогла выбраться из дома, не утекла, подобно реке, в открытые окна и двери, не просочилась сквозь щели в полу. Живые понимают, что с рассветом душа все равно их покинет и направится туда, где прошла ее жизнь: в школы и дортуары своей юности, в армейские казармы и лагеря, в дома, стертые с лица земли и отстроенные заново, в те места, которые вызывают у нее воспоминания о любви и грехах, о трудностях и безудержном счастье, о радостных надеждах и исступленном восторге, о милосердии, ни для кого более не имеющем значения. Порой эти странствия настолько увлекают душу, так далеко и надолго ее уносят, что она забывает вернуться назад. По этой причине на сороковой день и положено отправлять соответствующий обряд, призванный вернуть и приветствовать беглянку, сорвавшуюся с поводка. Дабы не смущать ее, отныне ставшую свободной, живые не чистят и не моют жилище покойного, не наводят там порядок, стараются в течение сорока дней не трогать ничего, что принадлежало ему и его душе. Они надеются, что некое сентиментальное чувство и тоска по прошлому приведут душу домой, и побуждают ее вернуться, оставляя особые послания, знаки или просто прося у нее прощения.

Если все сделать правильно, то душа, соблазненная всем этим, со временем и впрямь вернется домой. Она будет рыться в шкафах и заглядывать в буфеты, в поисках тактильного утешения прикасаться к тем предметам, которыми пользовался ее хозяин при жизни, переставлять посуду на полках, звонить в дверь и по телефону, всячески самой себе напоминая о своих былых функциях. Душа покойного станет трогать те вещи, которые способны издавать звуки, тем самым словно оповещая обитателей дома о том, что она тоже здесь.

Обо всем этом бабушка напомнила мне по телефону, после того как сообщила о том, что дед умер. Сорок дней жизни души она воспринимала как нечто вполне реальное, исполненное здравого смысла. Бабушка стала понимать это, похоронив своих родителей и старшую сестру, а также множество разнообразных родственников и незнакомых мне людей из ее родного города. Соблюдение этих сорока дней было для нее неким обязательным правилом. Она постоянно повторяла его, успокаивая деда, когда тому случалось потерять пациента, на которого он потратил особенно много физических и душевных сил. Дед считал это суеверием, но все чаще оправдывал бабушку и все реже протестовал по поводу заверений в бессмертии души, поскольку к старости ее вера только усилилась.

Бабушка была потрясена, разгневана, уверена в том, что нас ограбили, лишив дедушкиных сорока дней, ибо теперь они сократились до тридцати восьми или даже тридцати семи в связи с некоторыми обстоятельствами его смерти. Он умер в одиночестве, во время своих странствий где-то вдали от дома. За день до получения известия о его смерти бабушка не знала, что он уже мертв, спокойно гладила утром одежду мужа или мыла посуду. Теперь она не могла даже надеяться на то, что подобное незнание будет ей прощено, и понятия не имела, каковы могут быть его духовные последствия. Мой дед умер в больнице какого-то захолустного Здревкова, расположенного по ту сторону нынешней границы. Никто из тех, с кем бабушка уже успела поговорить, не знал, где этот самый Здревков находится. Потом она спросила меня, что я знаю о намерениях деда, и я сказала ей правду. Я действительно даже представить себе не могла, зачем он туда поехал.

— Врешь ты все! — возмутилась бабушка.

— Честное слово, не вру!

— Но он сказал нам, что едет туда, чтобы встретиться с тобой!

— Не может такого быть! — возразила я, уже понимая, что дед солгал — сперва ей, а потом и мне.

Он просто воспользовался тем, что мне нужно было надолго уехать, и под предлогом встречи со мной решил незаметно улизнуть из дома. По словам бабушки, он отправился в путь на автобусе, примерно неделю назад, почти сразу же после моего отъезда. Куда и по какой-то причине двинулся дед, так и осталось никому из нас неведомым. Персонал больницы в Здревкове целых три дня пытался разыскать его родных, чтобы сообщить им о смерти и переслать домой тело. Оно прибыло в городской морг тем самым утром, когда я разговаривала с бабушкой. В этот момент я находилась в четырех сотнях миль от дома, стояла в общественной душевой на автозаправочной станции возле пропускного пограничного пункта. Я прижимала к уху телефонную трубку, босиком, в закатанных до колен штанах, держа в свободной руке сандалии и постоянно оскальзываясь на зеленых плитках пола, чуть ли не по щиколотку залитых водой, непрерывно текущей из-под сломанной раковины.

Кто-то намертво прикрепил гибкий шланг душа к крану над раковиной. Теперь он висел раструбом вниз, то и дело кашляя прямо на пол тоненькими струйками воды. Это, должно быть, продолжалось уже много часов, потому что вода здесь была повсюду, заливала плиточный пол до самого порога и стекала по ступеням крыльца в пересохший садик, находящийся позади этого жалкого сарая. Однако происходящее, похоже, ничуть не тревожило смотрительницу этой убогой душевой, женщину средних лет, волосы которой были повязаны ярким оранжевым шарфом. Я обнаружила ее дремлющей в уголке на стуле и удалилась с ворохом счетов за телефон, но так и не решилась заглянуть в них и узнать, в какую сумму вылились семь пропущенных мною звонков от бабушки, прежде чем я сама смогла взять трубку.

Я была просто в ярости из-за того, что бабушка сразу не сообщила мне, что дед куда-то уехал. Мало того, он, оказывается, еще и наврал ей и моей матери, сказал им, что беспокоится, как я справлюсь с пресловутой миссией доброй воли — в данном случае это было связано с проведением прививок в сиротском приюте в Брежевине, — а потому хочет сам поехать туда и помочь мне. Впрочем, и ругать бабушку я тоже не могла, опасаясь выдать наш общий с дедом секрет. Ведь она наверняка сообщила бы мне о его отъезде, если бы знала, что он смертельно болен. Но вот это-то мы с дедом как раз от нее и скрыли. Я решила: пусть себе говорит сколько угодно. Ничего не стану ей возражать. Ведь не могла же я сейчас сказать ей о том, как мы с дедом три месяца назад, после того как он сам себе поставил диагноз, вместе отправились к онкологу в Военную медицинскую академию. Этот врач, давнишний коллега деда, молча показал ему снимки.

Дед хлопнул шляпой по колену, выругался и заявил:

— Вот уж действительно, как говорится, хотел овода прихлопнуть, да по ослу попал!

Я сунула в щель автомата еще две монетки, и телефон благодарно заурчал. Я смотрела, как купаются воробьи. Они ныряли с порожка душевой в лужу у меня под ногами, поднимая тучу брызг, и старательно смачивали себе спинки. Солнце здорово припекало, был еще только полдень, а все вокруг уже застыло от жары. В комнатушке, где я стояла, тоже царила влажная жара. В раскрытую дверь была видна залитая солнцем дорога. Машины собрались перед пограничным пропускным пунктом в длинную плотную очередь, вытянувшуюся вдоль шоссе с размякшим асфальтом, который блестел, точно политый глазурью. В этой очереди я разглядела и нашу машину. На боку у нее виднелась приличная вмятина после недавнего столкновения с трактором, за рулем сидела Зора, выставив в настежь распахнутую дверцу одну прекрасную длинную ногу, которая будто волочилась по земле, когда машина чуточку сдвигалась с места. Взгляды, которые Зора метала в сторону душевой, все более походили на острые стрелы по мере того, как ее машина приближалась к будке таможенника.