— Поможем.
— Поможете, если это действительно туберкулез, — гнул свое Марек. — Если вы окажетесь правы.
— Я что-то не совсем понимаю, куда вы клоните? — спросил я.
— А если вы ошибаетесь и это что-то другое? — Теперь Марек говорил очень возбужденно. — Вряд ли вы понимаете, господин доктор! Нет, вы действительно вряд ли понимаете…
— Так объясните мне, чего я не понимаю, — сказал я.
— Значит, так, — все больше горячился Марек. — Люди умирают на окровавленных подушках. Но и… у Гаво на лацканах была кровь!
— Потому что вы его застрелили.
Марек чуть со стула не упал и заявил:
— Я в него не стрелял, доктор! И потом, он ведь был уже мертв!
Я снова принялся что-то записывать, главным образом для виду, конечно. Доминик, бедняга, даже вспотел от отчаянных попыток хоть что-то понять.
— Мне необходимо поговорить с семьей этого Гаво, — сказал я Мареку.
— Нет у него семьи. Он вообще не из наших мест.
— Так почему же его здесь хоронить стали?
— Так он же был коробейником, откуда-то издалека к нам пришел. Мы ничего о нем толком и не знали, просто хотели… по-хорошему с ним обойтись.
От этих разговоров меня все сильней охватывало отчаяние. Я уже стал думать, не из-за него ли все здесь вдруг стали заболевать туберкулезом? Может, это он принес сюда бациллу, хоть и выглядел совершенно здоровым? С другой стороны, Гаво пробыл здесь совсем недолго. Этого времени явно недостаточно, чтобы целую деревню заразить, зато, чтобы прикончить человека выстрелом в затылок, и минуты хватит.
— Кто может дать мне разрешение на эксгумацию? — спросил я.
— Вам оно не понадобится. — Марек настолько разнервничался, что прямо-таки руки себе ломал. — Мы его гроб накрепко гвоздями забили и в церкви оставили. Он и сейчас там стоит.
Я снова посмотрел в распахнутую дверь. Конечно! Потому там этот Аран Дарич и торчит — церковные двери с пистолетом в руках охраняет. На всякий случай.
— Ясно, — промолвил я.
— Нет! — чуть не плача, воскликнул Марек, яростно терзая в руках свою несчастную шляпу, а Доминик уже совершенно сдался и тупо смотрел на нас. — Ничего вам не ясно! Мертвец, у которого вся одежда в крови, оживает и садится в гробу, а утром у людей на подушках кровь появляется! Что-то мне совсем не верится, что вам так уж все ясно!
Итак, мы с Домиником отправились в маленькую каменную церковь, стоявшую чуть в стороне от деревушки. Гроб с человеком по имени Гаво стоял там чуть наискосок от двери. У меня возникло такое ощущение, будто его туда поспешно втолкнули и как можно скорее снова захлопнули дверь. Это был самый обыкновенный деревянный гроб, уже успевший покрыться пылью. В церкви было очень тихо и пахло сандаловым маслом и воском, над входом висела икона Пресвятой Богородицы, в окнах — витражи. Красивая церковь. Но с первого взгляда было видно, что сюда давно уже никто не заходил: свечи догорели, а гроб этого Гаво был испятнан белыми кляксами птичьего помета. Ясное дело — работа голубей, которые гнездятся под куполом. В общем, зрелище было весьма печальное, тем более, насколько я понял, человек по имени Гаво ничего такого и не сделал, чтобы заслужить сразу две пули в затылок, да еще и на собственных похоронах.
Как только мы вошли в церковь, Аран Дарич тут же закрыл за нами дверь, и под каменными сводами церкви воцарилась полная тишина. У нас при себе были не только наши медицинские саквояжи, но и ломик-фомка, с помощью которого мы намеревались открыть заколоченную крышку гроба, однако вскоре стало ясно, что одним ломиком тут не обойтись. Похоже, нам следовало привести с собой парочку волов, потому что крышка гроба была не только намертво заколочена здоровенными гвоздями, но и дополнительно укреплена досками, прибитыми к ней крест-накрест, а сам гроб несколько раз обмотан цепями, весьма похожими на велосипедные. Кто-то — вероятно, немного поразмыслив, — бросил на гроб связку чеснока. Сухая шкурка, слезая с чесночных головок, шуршала как бумажная.
Доминик, с огромным трудом вспомнив нужные слова нашего языка, воскликнул, глядя на меня:
— Стыд какой! Какой ужасный стыд! — Потом с презрением сплюнул и прибавил: — Невежественные пейзане!
Вдруг до нас донеслось нечто такое, во что просто невозможно было поверить. Это казалось совершенно невероятным, особенно в каменном безмолвии церкви, однако мы слышали все собственными ушами. Это был звук тела, ворочавшегося в гробу. Потом оттуда донесся чей-то голос — негромкий, вежливый, звучавший вполне искренне и просивший воды.
Мы застыли на месте. Доминик Ласло так стиснул ломик в руках, что костяшки пальцев побелели. Дышал он с трудом, короткие усики над верхней губой покрылись капельками пота. Парень все время тихонько ругался по-венгерски. Я уже хотел что-то ему сказать, как-то его успокоить, когда вновь раздался тот же голос.
Покойник тем же умоляющим, но довольно сдержанным тоном попросил:
— Простите за беспокойство, дайте мне, пожалуйста, напиться.
— Быстрей, быстрей, он жив, откроем гроб! — завопил Доминик Ласло и поспешно подсунул ломик под крышку гроба.
Тем временем я опустился на колени и попытался распутать велосипедные цепи, которыми был опутан гроб. Мы спешили и так колотили по гробу, словно хотели на куски его разнести. Доминик даже ногой о него оперся, изо всех сил налегая на ломик и используя его в качестве рычага.
Я снял цепи, больше ничем не мог ему помочь и только твердил:
— Жми, жми, жми.
Наконец раздался треск, словно кость сломали, крышка отлетела в сторону, и мы увидели в гробу этого самого Гаво. Он возлежал на подушке, в кармане малиновый платочек, вид вполне приличный, хотя и немного, пожалуй, запыленный. Этот тип выглядел не просто живым, но и совершенно невредимым!
Мы подхватили его под руки и посадили. Хотя теперь, оглядываясь назад, я бы никому не посоветовал сажать человека, которому всадили две пули в затылок, ведь кто его знает, по какой причине он сумел все-таки остаться в живых. Тогда я думал только о том, как все это необычно, невероятно. Еще я ожидал, что «покойник» окажется человеком немолодым, возможно, с седыми волосами и усами.
Но Гаво был молод, от силы лет тридцать, и хорош собой: красивая форма головы, густые темные волосы, приятное выражение лица. Трудно было поверить, что человек, которого только что извлекли из гроба, где он провел несколько дней, способен выглядеть поистине цветущим, но в том-то и была вся необычность ситуации. Он действительно смотрелся таким и весьма довольным. В гробу Гаво сидел совершенно спокойно, сложив руки на коленях.
Я спросил у него:
— Вы помните, как вас зовут?
Мне, разумеется, не терпелось его осмотреть. Я приподнял ему веки, внимательно изучил зрачки и глазное яблоко.
Он отнесся к моим действиям с явным интересом и мгновенно ответил на вопрос: