Ночь на площади искусств - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Шепило cтр.№ 13

Пришельцы посмотрели на Матвея, потом друг на друга.

— Странное направление принял наш разговор, — нарушил молчание Траурный марш, — Только что вы нас поздравляли с успехом, рассказывали о фестивале, и вдруг такое недоверие. И даже полное неверие!

— Я не люблю, когда меня держат за дурака. Мне надо знать свою задачу, — отвечал Кувайцев, — До вашего появления она у меня была четкая и определенная — переплести партитуру. Что вы теперь хотите?

Марши отошли в сторону, о чем-то переговорили, затем Свадебный сказал:

— Уважаемый господин! Нам, разумеется, неприятно и даже обидно, что вы нам не поверили. Это ваше право. Мы удаляемся.

— Так вы здесь ночевать не будете?

— Пусть вас ничего не волнует. Работайте, как собирались. Главное — не перепутайте. Вот моя партитура и обложка, а вот почтенного си бемоль минорного марша. Ориентируйтесь по этой надписи: «ламенто» — жалобно, горестно. Плач.

— Приметный ориентир, — соглашался Матвей, — Все будет как положено. Аккуратно…

Матвей на прощание угодливо протянул руку Свадебному и Траурному. У первого ладонь была суховатая, но теплая, а у второго — просто лед. Кувайцев отдернул свою замороженную руку и тут же сунул ее в карман. «Странно, — подумал он, — Недавно этот так вытирал свою потную лысину. Странно…»

Вдруг в коридоре послышались приближающиеся шаги. Звук их был неритмичен — похоже, человек продвигался на ощупь в темноте и настороженно ко всему прислушивался.

Возле двери шаги затихли. Ключ пытался попасть в замочную скважину. Матвей смотрел то на дверь, то на гостей. Гости приложили пальцы к губам: дескать, тихо. И в этой тревожной тишине снова возникло загадочное свечение. Комната осветилась оранжевыми, голубыми, зелеными тонами. И на этом цветном фоне пришельцы растворились.

Ключ все еще не мог справиться с замком. Матвей не знал, что ему делать, но молчать было выше его сил.

— Ну, кто на этот раз? — выкрикнул он, и голос его сорвался на фальцет, — Кто там крадется, как шелудивый кот? Мяукающая флейта? Кусающийся тромбон? Танцующий катафалк?.. Я готов!..

Никто не ответил. И только чуть слышно было, как часы на ратуше пробили два раза.

На площади Искусств между ратушей и концертным залом горел фестивальный огонь. Призывные фанфары возвестили о начале концерта. Площадь была полна разного люда. Журналисты покинули свое кафе и тоже поспешили сюда. Они фотографировали, вели репортажи, спорили с артистами, публикой и между собой.

— Нет! Что ни говорите, — выкрикивал кудрявый упитанный итальянец, — а без нашей музыки открытие зала не обойдется! Верди, Россини, Доницетти, Перголези, Вивальди, Тартини, Боккерини… Выбирайте! Вы утонете в великих именах!

— Простите, — возражал ему сухощавый немец с куриным профилем, — Но как же обойтись без Баха, Брамса и Бетховена? Торжественная бетховенская месса! Есть ли величественнее произведение? А чем не подходит для праздника увертюра «Освящение дома»? Вы будете потрясены величием немецкого духа!

Его перебивал безликий австрияк, который козырял Моцартом. Будет просто смешно, если не победит чарующий волшебник всех времен. А Иосиф Гайдн или Франц Шуберт? Вы захлебнетесь в овациях!

Францию представляла жовиальная журналистка, которая с несколько наигранным пафосом восклицала:

— О Бизе! О Шарль Гуно! О Равель, Форе и Дебюсси! А «Двадцать взглядов на младенца Иисуса» Оливье Мессиана? О!

— Я смеюсь над вами, мадам, — говорил без тени улыбки некто по кличке зануда, — Ваши Форе и Дебюсси возникли и прославлены в искусственной среде, оторванной от кровных, живых интересов народа. Эта среда отгородила себя стеной материальных благ и удобств от основной массы, вообразив, что она груба, темна и ничего не понимает в искусстве. А может быть, нет ничего выше обычной колыбельной песни. Да-да! Колыбельная песня матери — самое часто исполняемое и необходимое классическое произведение.

— Замолчи, зануда! — обрывали его американцы.

Они называли Самюэла Барбера, Леонарда Бернстайна, Джорджа Гершвина. Если бы Америка и в прошлых столетиях была АМЕРИКОЙ, то и Моцарт, и Бетховен, и Бизе жили и творили, без всяких сомнений, только там. Ни в одной стране нет такой творческой свободы! Таких благоприятных условий! А европейские гении практически все жили и творили в нужде. Мало того, когда Констанция, возвратившись, стала разыскивать могилу мужа, могильщик ей ответил, что покойника по фамилии Моцарт он не запомнил. И никто не запомнил! Похоронили в общей яме. Позор вашей Европе!

— Поэтому и создавали гениальные творения, что жили в нужде и лишениях! — выкрикивали из толпы, — Как загубить великого художника? Дать ему миллион. В Америке никогда не будет настоящего искусства. И гения своего она не родит. Не заслужила!

Священник местной церкви пастор Клаубер говорил, что в своей благодати Господь отказал в последние десятилетия не только американцам. Без сомнения, первым в зале должно прозвучать духовное произведение. Великие композиторы все до единого сочиняли музыку, обращенную к Богу.

— Искусство само по себе просветляет и возвышает душу, а значит, можно обойтись без религии, — заявляли из толпы.

— Действительно! Опять церковь, культ воздержания и страдания… Я смеюсь брезгливым смехом над страданиями. Ведь для многих страдать — самое любимое занятие в жизни. Надоело! Хочется только радостной музыки!

— Хочется разной музыки! И старой, и новой!

— Но где же эта новая? Где великие творения?

Постепенно в спор вступали все новые и новые лица. Никто уже не слушал друг друга. Страсти кипели. Едва ли не каждый старался высказать свое мнение. Лишь японец Кураноскэ молча ходил от группы к группе, прислушивался. Что-то изредка заносил в свой ноутбук. Затем он сел за столик открытого кафе, заказал банку пива, пакетик арахиса и принялся наблюдать уже со стороны.

— Вы сетуете, что не создают великой музыки. Но сколько создано в прошлые времена! Все! Чаша наполнена!

— Молчи, зануда.

— Все мы зануды, — отвечал смешной человечек в очках с треснутыми стеклами, — Вдобавок мы раздражены и нетерпимы к чужому мнению. Поэтому мы никогда не придем к решению, какие произведения для нас важнее всего. А там, — он указал на зал, — за толстыми стенами, «Кондзё» сделает то, на что мы не способны.

— Позор нам.

— Ничего подобного! Жизнь так устроена, что в основе человеческих отношений лежит раздор. Мы должны хотя бы осознавать и помнить это.

— Неужели никого здесь не оскорбляет суперсовременный счетчик, который нам все о нас и расскажет?

— Не надо драматизировать. Это всего лишь игра.

— Страшно слушать, если мы все насущные вопросы сводим к игре. Вглядитесь в это мрачное здание. Оно ведь ползет на площадь. На нас всех! Вот-вот начнет давить всех без разбору. Вы ощущаете присутствие злой скрытой тайны в этом чудовищном монстре? О слепцы!