Зияющие высоты - читать онлайн книгу. Автор: Александр Зиновьев cтр.№ 84

Почти все искусствоведы, изучающие творчество ЭН, отмечают двойственность его положения. С одной стороны, он не выставляется, при всяком удобном и неудобном случае его поносят, его имя вычеркивают из списков авторских коллективов, за границу его не пускают, никаких званий у него нет. С этой точки зрения он занимает самое низкое положение в системе нашего изобразительного искусства. С другой стороны, он выполняет работы, которые у нас доверяют выполнять лишь немногим скульптурным генералам. В чем дело? Случайность? Наличие двух борющихся сил в стране? Мне кажется, дело тут гораздо серьезнее. По идее, ЭН должен был бы быть признанным государственным скульптором. Он мог бы дать гениальное воплощение в скульптуре идеологии этого общества. Те люди, которые привлекают его для создания грандиозных барельефов и монументов, чуют это. Но наше общество сложилось в определенных исторически данных условиях и живет в определенной международной среде. Есть исторически сложившиеся традиции. Взять хотя бы такой пример. Засилие колонн в архитектуре до войны и первые годы после войны. Откуда это? Ясно, от прошлого. Мы" то пережили. Усвоили модернистские формы в архитектуре. Традиции передвижников, и те уже фактически пережиты. Однако, эти случаи пока единичны. В целом же у нас господствуют традиционные представления в искусстве и об искусстве (в особенности - в самой среде искусства), с точки зрения которых ЭН выглядит как нечто враждебное официальному искусству. Его коллеги усиленно культивируют такое представление о нем. Отсюда - приниженность его положения. Вот и получается очередной парадокс: ЭН есть враг существующего положения в нашем искусстве вследствие того, что мог бы стать его блестящим представителем.

Прислали к нам в полк одного типа из высших сфер, говорит Юморист. Ему, видите ли, нужно дать большой орден, а для этого нужно участие в боях. Посадили ко мне стрелком. И полет-то был пустяковый. Слегка постреляли зенитки, пара истребителей попугала. А он всю машину мне облевал. Прилетели домой. Говорю, чисть машину. Он на меня, мол, с кем разговариваешь. Вытащил я пистолет. Если не вычистишь машину, говорю, пристрелю. Вычистил. А если бы отказался, спрашивает Паникер. Пристрелил бы, говорит Юморист. Из-за такого пустяка, говорит Мерин. Иногда пустяк становится символом чего-то значительного, говорит Юморист. А чем кончилось, спрашивает Уклонист. Каждый получил по заслугам, сказал Юморист.

Вы правы, говорит Неврастеник. В наших старых писателях чувствуется двойственность. В чем ее причина? В писатели они отбирались по старым критериям, т.е. как талантливые люди. А врали они уже по новым канонам. Для теперешних писателей это противоречие снято. Они отбираются в писатели в полном соответствии с теми задачами, которые им предстоит решать. Для этого вполне достаточно посредственности. Поскольку несколько десятков тысяч писателей, это несколько десятков тысяч посредственностей, то гармония полная. Значит Ваша литература, не есть искусство в собственном смысле слова, говорит Журналист. Нет, говорит Неврастеник. Она-то и есть искусство в собственном смысле слова. Так же, как и ваша. У вас только качество нормального писателя повыше, тип несколько иной. Может быть отдельные таланты ухитряются выжить. В общем, различие такое же, как в любом другом виде массовой продукции. Мы предпочитаем читать ваших писателей по той же причине, по какой предпочитаем носить импортные штаны и жрать импортных кур. Значит все идет нормально, говорит Журналист. К чему же драмы? Какие драмы, говорит Неврастеник. Вы спрашиваете, мы отвечаем. А говорить правду - еще не значит драматизировать. Драматизируете вы сами, глядя на нас. Мы же просто живем.

В конце концов все решит прогресс науки и техники, говорит Ученый. Жилье, предметы бытовой культуры, транспорт, одежда и даже питание, - разве это не продукт современной науки и техники? А возможности их в принципе не ограничены. Так-то оно так, говорит Неврастеник. А научно-техническое мясо что-то на прилавках не появляется. Поразительные мы все-таки люди, говорит Болтун. Видим одну проблему. Формулируем ее так, что перескакиваем на другую. А обсуждаем затем третью, не имеющую к ним никакого отношения. Мы начали с вопроса: влияет или нет развитие науки и техники на социальную структуру общества. Сформулировали ее так, что получился другой вопрос: сказывается или нет развитие науки и техники на субъективном состоянии людей. А говорим на тему, как это развитие сказывается на условиях жизни человека. И в чем тут, собственно говоря, проблема? Факт остается фактом: в Париж за два часа летают одни, а в часы пик в автобусы и вагоны метро врываются другие. Значит есть что-то в социальной структуре общества, что не зависит от научно-технического прогресса. В чем состоит это "что-то"? В формуле человеческого счастья фигурируют не абсолютные величины благополучия и неблагополучия, а их отношения. Человек, например, не станет счастливее от того, что ему положение улучшат на десять процентов, а другим - на пятьдесят. Уровень счастливости как субъективного состояния прямо пропорционален величине социальной ценности человека и обратно пропорционален величине своего собственного представления о своей субъективной ценности. Первая имеет тенденцию к снижению, вторая - к увеличению независимо от научно-технического прогресса. А что такое человек? Какие качества вы имеете в виду? Кровяное давление? Мебельный гарнитур? Человек - это, между прочим, честь, совесть, стремление к свободе воли и выбора, к свободе перемещений, к свободе творчества и т.п. Человек есть еще и гражданин. Как тут участвует развитие науки и техники? Они тут совсем не причем. Из человека-скота надо еще лепить человека-гражданина. Лепить совсем из других источников. По особым правилам. Особыми средствами. И каждый раз заново. И воевать за это надо. Тут есть своя автономная история. Человека гражданином делает не наука и техника, а искусство, нравственность, религия, идеология, постоянный опыт сопротивления. Не любое искусство, не любая мораль, не любая идеология. И не всякая борьба за свое "я". Суть дела тут в том, какие именно искусство, мораль, идеология и т.д. способны делать из человека-скота человека-гражданина. Кто именно этим занимается профессионально и будет заниматься. Литератор или Правдец? Мазила или Художник? Клеветник или Троглодит? Убери эту персональную конкретность, получишь официальную пустую схему: человека надо воспитывать. Мазила по скульптуре знает, какими неуловимыми бывают иногда переходы от подлинности к подделке. Я уж не говорю о том, что опыт сопротивления может дать антигражданина.

Хочешь счастливо прожить,

Научися блох ловить.

(Из "Баллады")

Самая страшная вещь в жизни, говорит Жлоб - это блохи. Когда их много. Одна блоха - всего лишь блоха. Десяток блок - терпимо. Но сотни блох, кидающихся на тебя сразу со всех сторон - это кошмар. Их не видно. Непонятно, где они кусают, как, за что. Никакого спасения. Лучше со стадом львов сражаться. Или даже с волками. На худой конец - с шакалами. Но с полчищами блох сражаться бессмысленно. Блохи - не самое страшное, говорит Мерин. Я в кавалерии служил. У нас блохи дохли от изнеможения сами. Кавалерия ж это вам не школа жизни. Это академия жизни. Главное условие счастливой жизни, это я понял только благодаря кавалерии, научиться нормально жить задом наперед и вверх ногами. Едва успели мы обучится залезать без посторонней помощи на наших боевых подруг с дореволюционным стажем, как нас стали учить... Чему бы вы подумали? Джигитовке! Заезжаем в манеж. Посредине старшина с хлыстиком. Вольт налево дела-а-ай! К пешему бою с посадкой слеза-а-а-а-ай! Ножницы дела-а-а-а-ай! Перевернешься с грехом пополам задом наперед, тут-то и наступает главное событие сезона. Армейские лошади усваивают не только команды, но и солдатские шутки. Как только твоя склонная к юмору Осока, Акула или Лорелея заметила левым глазом, что ты отважился задрать кверху ноги, она прямым ходом из манежа мчит тебя к полковому штабу. Весь штаб вылезает наружу и надрывается от хохота во главе с командиром. Потом она прет тебя к штабу соседнего полка. И там повторяется та же картина. Потом к санчасти. Потом к ветлазарету. Потом к клубу. Потом к дому начсостава. Ты мертвой хваткой вцепился в хвост и в гриву. Перед самым носом у тебя мелькают мощные подковы. Одним щелчком такая может пробить череп мамонта. А твою пустую хрупкую черепушку разнесет вдребезги. Всем смешно. А каково тебе? Объехав так все дивизионные службы, ты мчишься за десять верст к штабу дивизии. Тут твоя Пенелопа начинает вытворять такое! Только что на хвосте не стоит! Ни в одном цирке не увидишь! После того, как командир дивизии уписается от хохота, ты мчишься в манеж родного эскадрона и как ни в чем не бывало включаешься в общий строй. Вольт налево дела-а-а-ай! К пешему бою с посадкой слеза-а-а-ай! Если выйду из этой передряги живым и разведу детей, первым делом научу их жить задом наперед и вверх ногами. Пусть хоть дети будут счастливы.