Зияющие высоты - читать онлайн книгу. Автор: Александр Зиновьев cтр.№ 107

Разногласия наступили позже. И совсем по другой причине. И еще не тогда, когда Кис перестал пить и курить чужие сигареты, Сослуживец защитил диссертацию. Мыслитель стал референтом, Сотрудник приобрел еще более шикарную, чем у его ушедшего на персональную пенсию папаши, квартиру, Супруга пару раз съездил за границу, Болтун дважды лишился работы, Учитель... А еще позже, когда четко определилось не только различие положений и образа жизни, но и мировоззрений. Когда Сотрудник, приказав привести Крикуна, спросил его имя, возраст, род занятий...

А тут разногласия быстро урегулировали и направились к Трем Грациям. Пока ждали пиво, поносили начальство и рассказывали анекдоты. Ибанский солдат, говорит Сотрудник, заскочил в аптеку, схватил банку с надписью "Царская водка" и бежать. Стойте, кричит хозяйка, это же Царская Водка! Вот и хорошо, говорит солдат, попробуем, что цари трескают. На другой день солдат как ни в чем не бывало заявляется в аптеку. Вы живы, удивилась хозяйка. Это же смесь серной и соляной кислоты! Ах вот оно что, говорит солдат. То-то я вчера, когда мочился, сапог прожег. Посмеявшись, стали хвастаться выдающимися способностями ибанского солдата. Поразительно, сказал Учитель. Вы все в качестве достоинств солдата называете недостатки общества: плохая жратва, плохая одежда, бессмысленное времяпрепровождение... Это закон, сказал Болтун. Чем меньше разрыв между образом жизни страны в мирное время и образом жизни солдата в военное время, тем более солдат приспособлен к войне. А кто это доказал, спросил Учитель. Я сам кое-что видел. И должен сказать, что слухи насчет солдат сильно преувеличены. Принесли пиво, и бессмысленный спор прекратился. Выпьем за то, чтоб им всем было плохо, сказал Брат.

Считается, что чудес не бывает, говорит Двурушник. Ничего подобного. Бывают. Вчера я жаловался жене, не могу, мол, больше работать. И писать не могу. Выложился до предела. Хотя бы какой-нибудь захудалый университет Запада пригласил лекции почитать. И представь себе, только сказал, звонок в дверь. Заказное письмо. Приглашение! Теперь я сомневаюсь, что бога нет. А если нас выпустят, могу и поверить. Бог есть, говорит Учитель. Но не для всех. Если ты сам бог. Или близок к этому. Очевидно, ты - бог. А ты, спросил Двурушник. Я пока не хочу верить, сказал Учитель.

Одна из особенностей периода Растерянности - обилие специальных курсов лекций, читавшихся самыми различными людьми в самых различных научных и учебных заведениях на самые различные темы. Такие курсы читались даже на дому. Клеветник начал читать нашумевший в свое время курс сначала в одном идеологическом учреждении, затем его оттуда выгнали, и он пристроился в одно академическое учреждение подальше от идеологии, а закончил в комнатушке, которую снимал за половину с большим трудом зарабатываемых грошей. Вернее, не успел закончить, так как успел закончиться сам период Растерянности.

Я не собираюсь делать никаких сногсшибательных открытий, говорил Клеветник. Открытия теперь делаются в таких количествах, что давно пора пересмотреть само понятие открытия. Возьмите, например, даже царицу наук математику. Математики прошлого относили к числу школьных упражнений все то, что можно было решить без особого труда и на что не требовался талант. Математики нашего времени даже теоремки, доказываемые в два-три шага, преподносят как научный результат. А если уж в математике дело обстоит так, что же тогда творится в остальных науках? Ураган научных открытий нашего времени в значительной мере (если не в основном) есть социальный ветер, а не ветер познания. Настоящие открытия тоже, конечно, делаются. И не мало. Больше, чем раньше. Но они в большинстве случаев скрыты, несенсационны, непохожи на открытия вообще. Лет через сто мы узнаем, кто был настоящий ученый в наше время и что действительно ценного было открыто не с точки зрения открытия фактов, а с точки зрения понимания их. Но это я сказал так, между прочим.

Но сказанное так, между прочим и вызывало главный интерес у слушателей. Это было нестандартно. В этом отсутствовала какая бы то ни было скованность. Это запоминалось само собой.

Я хочу, говорил Клеветник, лишь обратить ваше внимание на самые обычные и общеизвестные факты и сказать, что они имеют в жизни нашего общества гораздо более важное значение, чем им приписывает высокая официальная идеология и не менее высокая наука. Я не отвергаю науку. Наоборот, я считаю, что она в данном случае может сделать нечто подобное тому, что дала классическая механика для наблюдаемых фактов перемещения тел или квантовая механика для результатов наблюдений явлений микромира. Отличие от микрофизики здесь состоит в том, что здесь не нужно открывать сами факты. Они здесь налицо. Все факты налицо. И не нужно каких-то закрытых статистических данных, тщательно скрываемых как важнейшая государственная тайна. Все факты, повторяю, налицо. Надо их лишь как-то суммировать и придумать теорию, с точки зрения которой их можно предсказывать и которая даст достаточно убедительную основу для уверенности в том, что жизненные явления будут случаться так, а не иначе. Помяните мое слово, скоро самой главной государственной тайной станут не ракетные площадки и не фактическое поголовье скота, а общеизвестные привычные явления нашей жизни.

И я мог бы написать что-нибудь такое, за что меня взяли бы за шиворот, говорит Распашонка. А смысл какой? Сейчас меня читают миллионы. И я так или иначе влияю на умы. В особенности - на молодежь. Имей в виду, в наше время сама техника искусства оказывает революционизирующее влияние на людей. Важно не столько то, о чем ты пишешь, сколько то, как ты пишешь. А сделай я что-нибудь политически скандальное, меня начисто выметут из ибанской истории. Двадцать лет труда пойдет прахом. Конечно, говорит Учитель, форма искусства играет роль. В особенности, когда нечего сказать. А если есть что сказать значительное, о форме не думают. Она приходит сама собой. Причем адекватная содержанию. А надолго ли ты собираешься застрять в ибанской истории? На век? На тысячелетие? И в какой истории? В официальной? А стоит ли официальная ибанская история того, чтобы в ней застревать? Ты же не младенец. Миг - и ничего не останется. Ни Ибанска. Ни планеты. Ни Галактики. Жить ради места в истории? Неужели ты так дешево ценишь свою жизнь? Напакостить этой тошнотворной истории, поломать ее лживую правильность, - это еще куда ни шло. По крайней мере по-мужски. А расчет на место в истории оборачивается, в конечном счете, тряпками, дачами, мелким тщеславием, упоминанием в газетке, стишком в журнальчике, сидением в президиуме. Ты на что намекаешь, возмутился Распашонка. Погоди, сказал Учитель. Учти! Ибанская история капризна. Она сейчас нуждается в видимости подлинности. Пройдет немного времени, и тебя из нее выкинут, а Правдеца впишут обратно. Торопись, тебя могут обойти! Распашонка побледнел и побежал писать пасквиль на ибанскую действительность. Пасквиль получился острый, и его с радостью напечатали в Газете.

Когда угрюмою толпой

Из домны лезут хлеборубы,

Покрыты морды чернотой,

Видны один плохие зубы,