— Вы не станете мне лгать, — заявил герцог.
Если бы сестры Марселины были рядом, они бы хохотали до упаду.
— Это великолепный бриллиант, — улыбнулась она. — Если вы уверены, что женщина не солжет, чтобы его заполучить, вы очень наивны.
Потрясающие зеленые глаза чуть затуманились. Спустя мгновение герцог перешел на английский.
— Я был неправ, — сказал он, — совершенно неправ. Теперь я вижу: вы англичанка.
— Вы уверены?
Герцог кивнул.
— Вы заключили пари слишком поспешно. Вы всегда так торопитесь?
— Иногда, — не стал спорить герцог. — Но вы поставили меня в невыгодное положение. Вы ни на кого не похожи. Никогда в жизни не встречал подобных женщин.
— Что ж, я действительно англичанка, — призналась Марселина. — Мои родители были англичанами.
— Но все же вы немного француженка? — спросил герцог. Его зеленые глаза смеялись, и холодное расчетливое сердце Марселины забилось сильнее.
Все же он чертовски хорош.
— Совсем немного, — ответила она. — Имею в роду одного чисто французского прадедушку. Но и он, и его сыновья предпочитали очаровывать англичанок.
— Один прадедушка — это слишком мало, чтобы принимать в расчет, — сказал Кливдон. — Я весь увешан французскими именами, но тем не менее я безнадежно англичанин, а значит, тугодум — только к неправильным заключениям прихожу быстро. Ну, что ж, прощай, моя маленькая булавка. — И он поднял руки, чтобы снять ее.
На нем были перчатки, но Марселина не сомневалась: под ними нет ни мозолей, ни сломанных ногтей. Его руки, как и у всех представителей его класса, мягкие и ухоженные. Они были, пожалуй, немного больше, чем это было модным, но длинные изящные пальцы скрадывали недостаток.
Впрочем, в данный момент его пальцы казались на удивление неловкими. Лакей, помогавший хозяину одеваться, поместил булавку в складках шейного платка точно и твердо, и герцог никак не мог ее вытащить.
Или делал вид, что не может.
— Позвольте мне, — сказала Марселина. — Вы же не можете видеть, что делаете.
Она отвела его руки в сторону. Перчатки прикоснулись к перчаткам. И ничего более. И все же она ощутила потрясение от этого мимолетного контакта, словно дотронулась до его обнаженной кожи, и это ощущение волной прокатилось по ее телу.
Марселина остро чувствовала его тело под слоями дорогущей ткани — шейный платок, жилет, рубашка. Но ее руки не дрожали. Сказалась многолетняя практика. Она привыкла твердо держать карты, и не важно, что сердце при этом готовится вылететь из груди. Ей было не впервой блефовать, не выдавая себя ни блеском глаз, ни случайным движением мышц лица.
Наконец булавка оказалась у нее в руках. Крупный бриллиант таинственно мерцал на свету. Марселина подняла глаза на белоснежную ткань, которую чуть смяли ее ловкие пальчики.
— Ваш шейный платок теперь выглядит каким-то беззащитным…
— Что это? Раскаяние?
— Вовсе нет! — воскликнула Марселина, и это было чистейшей правдой. — Но пустое место оскорбляет мои эстетические чувства.
Она вытащила булавку из лифа своего платья и заменила ее драгоценностью герцога. А своей булавкой заколола его шейный платок. Ее вещь была совсем не такой роскошной — всего лишь маленькая жемчужинка. Но она была хорошего качества, смотрелась очень мило и в складках шейного платка казалась вполне уместной.
Марселина чувствовала горячий взгляд герцога и его напряженную неподвижность.
Она разгладила ткань и отступила на шаг, чтобы со стороны оценить свою работу.
— Вот так. Теперь все в порядке, — удовлетворенно сказала она.
— Все? — Герцог смотрел на женщину, а не на жемчужину.
— Взгляните сами. Оконное стекло вполне может заменить зеркало, — сказала она.
Он все еще не сводил взгляд со своей собеседницы.
— Стекло, ваша светлость! Вы могли бы оценить мою работу.
— Я уже оценил, — ответствовал герцог. — Она мне очень нравится.
Только после этого он наконец вышел из ступора, повернулся к окну и принялся рассматривать свое отражение.
— Я вижу, — после короткой паузы сказал он, — что у вас такой же точный глаз, как у моего лакея. А этот комплимент я делаю не часто.
— Мой глаз обязан быть точным, — сказала Марселина, — потому что я величайшая в мире портниха.
Его сердце билось часто и прерывисто.
От волнения, от чего же еще?
Она действительно не похожа ни на кого из его знакомых.
Париж далеко от Лондона. Это совершенно другой мир. И французские женщины не имеют ничего общего с англичанками. Это другой биологический вид женщин. Но даже с учетом этого Кливдон привык к искушенности парижанок, привык настолько, что мог предсказать поворот головы, движение руки, улыбку.
— Итак, она скромная портниха, — развел руками герцог.
Марселина засмеялась, но это был не звонкий серебристый смех, к которому он привык. Ее смех был низким и… каким-то интимным, что ли… не предназначенным для других ушей. Она не стремилась, как другие женщины, привлечь к себе всеобщее внимание. Ей требовалось только его внимание.
И он сразу отвернулся от окна, чтобы взглянуть на нее.
— Возможно, в отличие от других посетителей оперы, вы не заметили, какое на мне платье, — сказала Марселина и провела закрытым веером по своей пышной юбке.
Герцог окинул ее медленным взглядом — от кажущейся небрежной прически до носков туфелек. До этого он не обратил ни малейшего внимания на то, во что она одета. Его занимала сама женщина — ее изящное тело, чистая кожа, блеск глаз, шелк волос.
Теперь он сосредоточился на одежде, прикрывающей соблазнительное тело: черная кружевная накидка или туника — или как там это называется — на насыщенном розовом шелке. Смелое цветовое решение, отделка, драгоценности…
— Стиль, — сказала Марселина.
Герцог несколько секунд молчал. Неожиданно его охватило сомнение, секундная неловкость. Похоже, его разум для нее открытая книга, в которой она уже прочитала оглавление и введение и перешла к первой главе.
Но что это все значило? Она, явно не невинная девочка, знала, чего он хочет.
— Нет, мадам, я не заметил, — честно сказал Кливдон. — Я видел только вас.
— Именно такие слова всегда хотела бы слышать женщина, но для портнихи они не подходят.
— Молю вас, оставайтесь женщиной! Как портниха вы лишь впустую растратите на меня свои таланты.
— Вы не правы, — возразила Марселина. — Будь я плохо одета, вы бы не пришли в ложу мадемуазель Фонтенэ. Но даже если бы вы оказались настолько эксцентричным, что пренебрегли соображениями вкуса, граф д’Орфевр непременно спас бы вас от этой самоубийственной попытки и отказался знакомить нас.