Хирург - читать онлайн книгу. Автор: Марина Степнова cтр.№ 30

А потом дорога перестала скрипеть и хрустеть под ногами, как старческие суставы, задымила бесшумная деревенская пыль, и Хасан, не открывая глаз, почувствовал, как садится солнце, а потом запнулся о порог, и еще раз запнулся, потому что зачем открывать глаза, если и без них Хасан видел седьмой позвонок своего любимого сына — круглый, гладкий и беззащитный, как виноградина. Одно едва заметное движение клинка. Одно-единственное движение. Ну, пожалуйста. Ну, пожалуйста, я больше никогда в жизни… честное слово!

Когда Хасан ибн Саббах, наконец, разлепил стиснутые веки, Хасан-младший был уже мертв. Кинжал ровно, как скальпель, рассек его молодую, родную шею. И ни собаки. Ни женщины. Ни одной живой души в доме умершего прошлым летом старого сыровара. Только запах. И кровь. И Хасан ибн Саббах.

Однозубый крючок (ретрактор). Крючок для ретракции нерва. Зубчатый крючок Фолькмана — острый и тупой. Пластинчатый крючок Фарабефа. Пластинчатый крючок Лангенбека. Пластинчатый крючок Черни. Пластинчатый крючок Морриса. Крючок однозубый костный острый. Крючок тупой однозубый. Крючок хирургический острый двузубый. Крючок тупой двузубый. Крючки хирургические острые четырехзубые. Крючки хирургические тупые четырехзубые.

Деньги не делают человека свободным. Они делают его неуязвимым.

Гостиница «Центральная» действительно оказалась жива. И никуда не делась. Задастая администаторша, освеженная невиданной тысячерублевой купюрой, лично сопроводила дорогого гостя в местный люкс (пятнадцать метров, шаткий стульчак, дохлые мухи, оргазмически взрыкивающий холодильник). И через час провела туда же круглого, негромкого человечка с непроницаемо-участливым лицом — юриста из городской консультации, заказанного Хрипуновым в номер вместе с кофе (администраторша, не растерявшись, приволокла из кухни алюминиевый чайник кипятку, банку «нескафе» и пару огромных сиротских чашек) и минеральной водой без газа (по очевидной невыполнимости просьба была деликатно оставлена без внимания).

Юрист Хрипунову понравился — несмотря на внешнюю умственную вялость, он с замечательным профессиональным равнодушием выслушал все указания, иногда позволяя себе кое-что уточнить — хоронить на Чернядьевском? Яссньк. Памятник мрамор или гранит? Яссньк. Квартиру продаем сразу? Яссньк. А если есть завещание? Яссньк. Собственно, прокололся он всего два раза. Один раз заметно дернулся, когда Хрипунов выложил три тысячи долларов — ваш гонорар и текущие расходы. Ну, это понятно, московский бы тоже дернулся — но только на тридцати. И еще один раз — когда Хрипунов распорядился деньги, вырученные от продажи родительской квартиры, разделить пополам. Одна часть — на долговременный уход за могилами матери и отца. Это возможно, я надеюсь? Прекрасно. На оставшуюся сумму, пожалуйста, приведите в порядок морг при городской больнице. Морг, недоверчиво переспросил юрист, и даже вынырнул на мгновение на поверхность, плеснув пухлыми липковатыми ластами. Вы скзли — морг? Московский себе такого не позволил бы. Не та школа. Да, морг. Вас что-то смущает? Или в феремовской больнице больше нет морга? Нет-нет, все яссньк — юрист опомнился и снова сонно погрузился в пучину абсолютного легитимного покоя.

Хрипунов встал — вежливый, нездешний, равнодушный. Синие джинсы, белая визитка, оранжевые глаза. От детства остался только черный завиток на макушке — против солнца, против часовой стрелки, потом сразу — по. Как будто кто-то провел пальцем, рисуя на хрипуновском темени знак бесконечности. Как у вас забавно растут волосы, Аркадий Владимирович! Это, верно, к роковой любви. Может, мы гелем зафиксируем? Ну, как угодно… От усталости и дрянного кофе Хрипунов видел все вокруг с небывалой, кристальной четкостью, но звуки из этого промытого сияющего мира доходили с еле ощутимой и очень неприятной задержкой. Будто Хрипунов находился внутри многогранного заторможенного эха. Духотища какая. Только бы не заболеть в этой дыре.

Юрист тоже вскочил, с неожиданной для его комплекции проворностью зашебаршил бумагами, проверяя подписи и печати. Был оч приятно познакомсс. Если не хватит денег, сообщите. Я перечислю, сколько нужно. Яссньк. До свидания. Оч приятно, Аркд-Димирыч… Как только он мягко прикрыл за собой дверь, Хрипунов сообразил, что не спросил самого главного — про дядю Сашу, вполне вероятно, что он еще жив, надо было узнать хотя бы уаадрессс — последнее слово провыло в голове со знакомой подлой протяжностью. Господи, только этого еще не хватало, пожалуйста, только не сейчас! Хрипунов через край сыпанул в чашку растворимого порошка, плеснул воды, и на бурой поверхности тотчас закрутилась маленькая комкастая воронка. Черт, вода совсем остыла. Вот ведь гадость. Мне нельзя спать. Нельзя. Неуэльзиаааааааааааааааааа.

Хрипунов захлебнулся горячим воздухом, закашлялся, прикрывая ладонью скрипнувший рот. Песок. Крошечное, как горошина, белое солнце. И вялая, безмолвная груда на горизонте. Это не горы. Это лежит там кто-то. Я знаю. И не надо туда смотреть. Не надо и все. Не смотри. И не спать. Мне нельзя спать. Я и не сплю. Слишком жарко, чтобы спать, что они топят, как ненормальные — надо хоть свитер снять, а то сварюсь. Хрипунов непослушными руками потащил ткань через голову, ощущая, как шуршит и потрескивает наэлектризованная шерсть. Боже, жара какая. Никаких сил.

Хрипунов уронил свитер на песок и сам сел рядом, ссутулившись, сунув лоб в колени, и чувствуя, как давит на макушку плотная солнечная ладонь. Ноздри щекотал искусственный горячий дух — как будто кто-то рядом разогревал канифоль. Хрипунов, не открывая глаз, видел, как дрожит и расплывается жало чудовищного паяльника. Господи, как жарко, мама. Почему так жарко?

Он с усилием поднял голову — не смотреть на горизонт! Не надо… Но оттуда уже плыла, мягко разгоняясь, крошечная раскаленная точка. Лицо. И уже завела свою длинную гнусавую волынку мертвая голова — Хрипунов только сейчас понял, что мертвая. Я не сплю. Вы слышите — не сплю. Лицо все приближалось — занимая все пространство видимого мира, вытесняя воздух, которым и без того невозможно было дышать — и Хрипунов обмяк, приготовился к знакомой муке, к раздирающему крику, к ощущению самого полного и совершенного счастья на земле. Ну же, пробормотал он сухими лохматыми губами. Я не сплю. Ну же, давай!

Лицо подплыло вплотную — господи, как же больно, господииии — прекрасное, кошмарное, неподвижное. Не запомнить, не воплотить, не передать. Хрипунов пробовал — миллионы раз. Даже если бы он умел рисовать — все равно. Но он не умел. Даже просто удержать в памяти. Абсолютный покой. Абсолютная гармония. Абсолютная власть. Я все могу. Я со всем справлюсь. Я ВСЕ знаю… Я…

Как хорошо. Сейчас появится цветок, и я проснусь. Я все равно не сплю. Сейчас. Сейчас-сейчас-сейчас. Цветок не появился. НИКАКОГО ЦВЕТКА. И только лицо, нарушив все законы неумолимого кошмара, вдруг подернулось волнистой расплывчатой рябью, словно качнули воду в гигантской чашке — и тут же покрылось сплошной сетью тончайших хирургических надрезов — алых, живых, кровоточащих, и возле каждого надреза замелькали мелкие, понятные только Богу да Хрипунову цифирки: угол наклона, расстояние от точки, масштаб, лекальные кривые, штрихпунктиры…

Сейчас-сейчас-сейчас, забормотал Хрипунов, разглаживая дрожащими ладонями раскаленный песок, сейчас, минуточку, я запишу, сейчас-сейчас-сейчас. Пожалуйста! Лицо, все пронизанное кровавыми линиями, приблизилось к нему вплотную, коснулось, Хрипунов вскрикнул от многоигольчатой боли, пытаясь заслониться и, падая, переворачиваясь, и прикладываясь боком к чему-то твердому, вдруг понял, что гундосый голос впервые на его памяти твердит совершенно внятные и человеческие слова — смертьсмертьсмертьсмертьсмертьсмерть, смерть… Смерть.