Возможность острова - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Уэльбек cтр.№ 54

Действительно, Венсан1 пишет, что именно разговор с Даниелем1 на паркинге аэропорта Арресифе навёл его на мысль о рассказе о жизни, который изначально использовался лишь как вспомогательное средство, паллиатив на то время, пока Злотан1 не завершит работу по анализу сетей памяти, — но которому впоследствии суждено было приобрести столь важное значение в свете концептуальных логических положений Пирса.

Мне предстояло провести два часа в мадридском аэропорту, ожидая посадки на рейс до Альмерии; за эти два часа чувство своей абстрактной чуждости окружающему миру, не покидавшее меня после пребывания у элохимитов, начисто испарилось, я целиком погрузился в страдание — как входят, постепенно, шаг за шагом, в ледяную воду; поднимаясь по трапу в самолёт, я, несмотря на жару, в буквальном смысле дрожал от горечи и тоски. Эстер знала, что я улетаю в тот же день, и мне стоило огромных усилий не сказать ей, что я проведу два часа в мадридском аэропорту: перспектива услышать в ответ, что два часа — это слишком мало, да ещё брать такси, и пр., была совершенно невыносима. И тем не менее все эти два часа, пока я слонялся среди магазинчиков CD, оголтело раскручивавших новый диск Давида Бисбаля (она снималась в одном из последних клипов этого певца, в довольно откровенном виде), курительных комнат, Puntos de fumadores, и лавок со шмотками «Дженнифер», во мне поднималось все более нестерпимое ощущение, что я вижу её, вижу, как её тело, юное, эротичное в летнем платье, движется в нескольких километрах отсюда по городским улицам, под восхищёнными взглядами парней. Я забрёл в «Тип-тап-тапас», заказал тошнотворные колбаски, плававшие в жирнейшем соусе, и залил это все несколькими кружками пива; я чувствовал, как мой желудок раздувается, наполняется всякой мерзостью, и на миг меня пронзила мысль сознательно ускорить процесс распада, превратиться в отталкивающего, жирного старика, чтобы окончательно проникнуться сознанием, что недостоин тела Эстер. Когда я приступал к четвёртому «Маоу», по радио в баре стали передавать песню, кто поёт, я не знал, но не Давид Бисбаль, скорее просто «латино», с теми потугами на вокализы, которые у нынешней испанской молодёжи вызывают смех, короче, певец скорее не для куколок, а для домохозяек; как бы там ни было, припев у песни был «Mujer es fatal» [64] , и я вдруг понял, что в первый раз слышу, чтобы кто-то так точно выразил эту простейшую, дурацкую мысль, и что поэзия, когда ей удаётся достичь простоты, — великая вещь, решительно the big thing, испанское слово «fatal» подходило здесь как нельзя лучше, я не мог подобрать другого, которое бы полнее соответствовало моему положению, это был ад, самый настоящий ад, я сам вернулся в ловушку, захотел в неё вернуться, а теперь не знал, как вырваться, и даже не был уверен, что хочу вырваться, в уме моем все смешалось, если у меня вообще оставался ум, но в любом случае у меня оставалось тело, тело страдающее, выжженное мучительным желанием.

Вернувшись в Сан-Хосе, я сразу лёг спать, предварительно приняв изрядную дозу снотворного. Следующие два дня я ничего не делал, только слонялся по комнатам; конечно, я теперь был бессмертным, но в данном случае это ничего не меняло, Эстер по-прежнему не звонила, а всё остальное не имело значения.

Случайно включив какую-то передачу о культуре, которая шла по испанскому телевидению (это было, впрочем, нечто большее, чем случайность, это было чудо, на испанском телевидении почти нет передач о культуре, испанцы терпеть не могут ни передач о культуре, ни культуру вообще, для них это сфера глубоко чуждая и враждебная, иногда даже кажется, что, заговорив с ними о культуре, наносишь им личное оскорбление), я узнал, что последние слова Иммануила Канта на смертном одре были: «Хорошо». В ту же секунду со мной случился мучительный приступ смеха, сопровождаемый болями в желудке; боли продолжались три дня, после чего меня стало рвать желчью. Я вызвал врача, он поставил диагноз «отравление», спросил, что я ел в последние дни, и посоветовал купить молочные продукты. Я купил молочные продукты и в тот же вечер зашёл в «Даймонд найтс», помнится, это было вполне пристойное заведение, где вас не слишком ретиво принуждали к потреблению. У барной стойки сидели штук тридцать девиц и всего два клиента. Я выбрал одну марокканку, лет семнадцати, не больше, декольте красиво подчёркивало её большие груди, и я действительно решил, что у меня получится, но факт остаётся фактом: оказавшись с ней в комнате, я обнаружил, что у меня не стоит даже настолько, чтобы она могла надеть презерватив; сосать меня при таких условиях она отказалась, и что было делать? В конце концов она стала меня дрочить, упорно глядя в угол комнаты, но жала слишком сильно, было больно. Через минуту брызнула тоненькая прозрачная струйка, и она тут же отпустила мой член; я застегнулся и пошёл пописать.

На следующее утро мне пришёл факс от режиссёра «Диогена-киника». До него дошли слухи, что я отказался от проекта «Групповухи на автотрассе», он весьма сожалел и выражал готовность осуществить постановку, если я соглашусь написать сценарий. На следующей неделе ему нужно по делам заехать в Мадрид, он предлагал встретиться и все обсудить.

Собственно, я общался с этим типом лишь от случая к случаю и не видел его уже, наверное, лет пять. Войдя в кафе, я сообразил, что абсолютно не помню, как он выглядит, сел за первый попавшийся столик и спросил пива. Не прошло и двух минут, как у моего стола возник толстенький курчавый человечек в какой-то удивительной охотничьей рубашке цвета хаки и со множеством карманов; в руке он держал стакан и весь лучился улыбкой. От его небритой физиономии так и разило мошенником, и я по-прежнему его не узнавал, но всё же предложил ему сесть. Мой агент давал ему почитать аннотацию и прописанный вводный эпизод, сообщил он; по его мнению, проект необычайно интересен. Я машинально кивнул, краем глаза поглядывая на мобильник: из аэропорта я отправил Эстер сообщение, предупредил, что нахожусь в Мадриде. Она ответила очень вовремя, я чуть было опять не завяз в собственных противоречиях, и обещала быть через десять минут. Снова подняв глаза на режиссёра, я понял, что так и не помню, как его зовут, но он мне не нравится, мне не нравятся его взгляды на человечество, и вообще у меня с этим типом нет ничего общего. Теперь он предлагал себя в соавторы сценария; от одной мысли об этом меня передёрнуло. Он заметил, пошёл на попятный, стал уверять, что, конечно, я прекрасно могу работать один, если мне так хочется, он целиком полагается на меня. Никакого желания заниматься этим дурацким сценарием у меня не было, я просто хотел жить, ещё немножко пожить, если можно, но не мог сказать ему прямо, слишком он был похож на злостного сплетника, новость немедленно пойдёт гулять по киношным кругам, а мне по каким-то непонятным причинам — может, просто от усталости — казалось, что пока нужно втирать всем очки, хотя бы ещё несколько месяцев. Просто чтобы поддержать разговор, я рассказал ему историю о немце, сожравшем другого, с которым познакомился по Интернету. Сперва он отрезал ему пенис, поджарил с луком, и они вместе его съели. Потом он его убил, разделал и положил в морозильник. Время от времени он вынимал кусок, размораживал и готовил, всякий раз по-новому. Следователю он заявил, что совместное поедание пениса было моментом острейшего религиозного переживания, подлинным воссоединением с жертвой. Режиссёр слушал меня с идиотской, но жестокой ухмылкой, полагая, вероятно, что я собираюсь включить эти элементы в новую работу, и заранее смакуя омерзительные кадры, которые можно будет из них извлечь. К счастью, появилась сияющая Эстер, в летней плиссированной юбке, вихрем летавшей вокруг ляжек, и бросилась мне в объятия с таким упоением, что я немедленно забыл обо всём. Она уселась, заказала «Дьяболо» с мятой и скромно стала ждать, когда мы закончим разговор. Режиссёр время от времени оценивающе поглядывал на неё — она положила ноги на стул, раздвинула их, на ней по-прежнему не было трусов, и это выглядело естественно и логично, просто на улице жарко, я так и ждал, что она сейчас возьмёт бумажную салфетку и вытрет лобок. Наконец он откланялся, мы пообещали держать друг друга в курсе. Через десять минут я уже был в ней, и мне было хорошо. Чудо повторилось с той же силой, что и в первый день, и я снова, в последний раз, поверил, что оно может длиться вечно.