Реквием по пилоту - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Лях cтр.№ 98

Однако удивить маршала — хоть пьяного, хоть трезвого — было невозможно.

— Я не боялся Шарквиста живого — что ж, не побоюсь его и мертвого. —

После чего Кромвель добавил вообще нечто удивительное: — Но я с тобой полностью согласен, что Скиф нашим делам будет серьезная помеха. С ним надо решать, не откладывая на всякое там потом.

Так впервые Эрлен узнал, что Кромвель намечает на будущее какие-то дела, напрямую не связанные с высшим пилотажем, причем о возвращении в Институт и продолжении учебы, само собой, и речи не шло. У пилота, естественно, мелькнула мысль о грядущем чемпионате мира, но и по этому поводу его ждал очередной сюрприз.

— Вынужден открыть тебе небольшую коммерческую тайну, — сказал Дж. Дж. — Надеюсь, ты не станешь превращать это в трагедию, советую вообще не обращать внимания. Видишь ли, Бэклерхорст дал нам не совсем тот, а точнее сказать, совсем не тот самолет.

— Как это — не тот?

— Да уж вот так. Легендарный истребитель-бомбардировщик века — это не наш «Милан», а «Мираж-4000», он-то и был заявлен. Правда, не спорю, мы с тобой многих заставили усомниться.

— А что же тогда «Милан»? — устало спросил Эрликон.

— "Милан" — экспериментальная модель, и совсем недурная, а теперь от него все вообще без ума… Хозяин — барин, бизнесмен имеет право подстраховаться. Мы немного заблудились в каталоге, ну, а Бэклерхорст не стал спорить. Зато мы сделали нашему горбатому любимцу сумасшедшую рекламу, да и Вертипороха вывели в люди.

— А на чемпионат он опять нам что-нибудь подсунет?

— На чемпионат он нам дает «четырехтысячный» и, кстати, приносит все возможные извинения. Ты видел контракт? Эрли, ты самый высокооплачиваемый пилот в мире.

— Это ты… оплачиваемый, а мне, Джон, извини, на все эти игры наплевать.

На этом разговор закончился, ни о каких иных видах на будущее не было сказано ни слова, но стало ясно, что у Кромвеля зреют какие-то замыслы. Однако и по прибытии в Стимфал речь о них зашла далеко не сразу.

В Стимфале их настигло короткое письмо Инги, в котором она извещала, что уже приезжала, уехала и скоро будет снова.

— Я буду ждать ее. — Эрлен посмотрел на маршала безумными глазами, и тот подозрительно легко согласился.

Остановились они, разумеется, в «Томпсон-отеле». Скоро, однако, выяснилось, почему Дж. Дж. был так уступчив. Пока Эрликон предавался злому и мертвящему безделью, Кромвель властно оборвал в команде запой и с головой погрузился в политическую жизнь. Он прочитал и прослушал все выступления лидеров всех партий, побывал во всех штаб-квартирах, повращался в парламентских кулуарах, благо никакого пропуска не требовалось, и несколько дней провел в коридорах власти на Рэдисон-сквер, внимая переговорам премьера и кабинета. Потом, взяв с собой Вертипороха, отправился в гости к Дитриху Гессу, нынешнему председателю национал-демократической партии, основанной когда-то в горькие послевоенные времена мятежным генералом Сашей Брусницыным.

День для посещения, надо заметить, они выбрали на редкость неудачный — восемьдесят девятую, предъюбилейную годовщину битвы при Крайстчерче — событие, которое НДП, а вместе с ней и значительная часть оппозиции весьма пышно отмечали как дату начала кромвелевских «освободительных походов». Друзей поначалу даже вовсе не хотели пускать, поскольку шел прием делегаций, время было строго расписано, а позже Дитрих должен был выступать с речью на торжественном собрании.

Пришлось Кромвелю пускать в ход свои чары, и скоро ответственный секретарь доложил председателю Гессу, что прибыл Одихмантий Вертипорох из московского отделения и срочно требует его принять.

— Какого отделения? — растерянным шепотом спросил механик. Пугаться кромвелевских выходок он уже отучился, а вот удивляться еще нет.

— Такого, — загадочно ответил маршал. — Ты вот что, друг, ученость-то свою пока оставь.

Но московское отделение сработало.

— У вас две минуты, — предупредил убеленный сединами цербер, пропуская их в кабинет. — Господин председатель очень занят.

Много удивительного ожидало в тот день бывалого функционера. Во-первых, беседа продолжалась не две минуты, а больше часа, и началась она, если не соврала закрывающаяся дверь, со слов: «Ну, насмотрелся я на вашу хреновину». Во-вторых, председатель Гесс, известный не то чтобы аскетическим, но вполне умеренным образом жизни, неожиданно потребовал в апартаменты выпивку и закуску, так что, когда подошло время выступления, выяснилось, что он безнадежно пьян.

— Дитрих, ты не сможешь говорить, — заявил Людвиг Дениц, заместитель по партии. — Дай мне текст и иди спать, мы скажем, что ты заболел.

— Я не смогу говорить? — изумленно откликнулся Гесс, энергично вставая с места. — Что за фантазии? Едем, и немедленно.

Неизвестный делегат с Земли тоже вызвал некоторое недоумение, но председатель объяснил и это:

— Наши связи с братской украинской унией должны расти и крепнуть. Верно, Дима?

На что незнакомец не вполне понятно ответил:

— Тебе виднее, Джон.

Все решили, что у землянина не совсем гладко с языком. Под фотографиями в газетах так и написали — механик потом с гордостью показывал Эрлену и Шейле: «…делегат от ультраправых украинских националистов Д. Вертипорох».

Как и всегда, для своих сборищ национал-демократы арендовали зал собраний Военного музея, где Одихмантий вдруг оказался сидящим в президиуме как раз под исполинской черно-гранитной головой своего приятеля Джона Кромвеля. Помещение, мало уступающее по размерам стадиону, было заполнено до последнего места, но председателю Гессу этого показалось недостаточно. Несмотря на возражения охраны, он распорядился открыть двери и впустить в проходы всех желающих, затем приказал убрать кафедру — чтобы не отдаляться от народа — и поставить микрофон, к которому незамедлительно подошел, бросив все заранее заготовленные тексты на колени потрясенному Людвигу Деницу.

По плану речь Дитриха Гесса должна была занять двадцать минут. На самом деле он говорил около часа, ни разу не заглянув ни в одну бумажку. В прессе это выступление вызвало самые разноречивые суждения. Журналисты, близкие к правительственным кругам, писали, что все выступление было набором популистских приемов, в скрытой форме призывающих к реваншу. Газеты правого, оппозиционного толка, напротив, утверждали, что Дитрих Гесс поставил перед партией и нацией задачу духовного обновления и наметил новые, доселе неизвестные пути. Все поражались его невиданной манере — председатель говорил необычайно образно, вступал в диалог с аудиторией, и хотя нельзя сказать, что употреблял непристойности, но выражался временами необычайно цинично, вставляя богохульства и не стесняясь слов «быдло» и «холуи-мазохисты». Было также отмечено («Обсервер», «Таймс»), что Гесс подверг резкой критике состояние партийных дел и поведал несколько совершенно неизвестных подробностей из военной истории и личной жизни самого диктатора Шарквиста. В целом, несмотря на парадоксальность и во многом откровенно издевательский характер, речь оценивалась как выдающаяся, а контакт оратора с залом — как фантастический. Было слышно, писал «Монитор», как пощелкивают перегревшиеся софиты, пока Гесс в течение трех минут (!) цитировал по памяти Экклезиаста. Зато по окончании и партийная элита и пришедшие с улицы участники митинга устроили не то что овацию — это слово не подходит, а настоящий шквал, рев и бурю. Вернувшись на место, председатель посмотрел туда, где он только что стоял, и произнес странную фразу: «Откуда он все это знает?», после чего уснул мертвым сном и проспал без всякого, впрочем, вреда тринадцать часов и по этой причине в устроенном потом банкете не участвовал.