Реквием по пилоту - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Лях cтр.№ 61

«Интеллидженсер» написал так:

"Вместе с классом машины Эрлен Терра-Эттин сменил свою мягкую артистичную манеру на жесткую и агрессивную. В этом новом качестве он явно нашел себя: подобного летного совершенства ему еще никогда не удавалось показать. Особенно впечатляет стартовый каскад — это фейерверк, взрыв, самолет демонстрирует все шесть степеней свободы на максимальной скорости, а фигуры укладываются одна в другую, как русские матрешки. Характерно восклицание одного из зрителей: «Смотрите, да ему все равно, каким концом вперед летать!»

Однако позволим себе заметить, что дело далеко не в том, что Терра-Эттин стал героем этапа, и даже не в феноменальном блеске его успеха — равно как и успеха «Дассо». На наш взгляд, феномен заключается в том, что впервые со времени двадцать вторых Олимпийских игр, а в них принимал участие сам основатель мемориала, появился пилот, стремящийся выиграть кубок Серебряного Джона именно в манере кромвелевской школы. Мы согласны с теми, кто возразит, что элементы кромвелевского пилотажа — «кромвелевское сокращение», «кромвелевский переворот» — прочно вошли в спортивную практику. Однако очевидно и то, что эта практика не является обыденной.

Да, кое-что перестало быть сенсацией. Кое-что. Но впервые весь полигон сначала до конца пройден в чисто кромвелевском стиле, включая скандал, поднятый компаниями «Боинг» и «Локхид Эркрафт». Можно подумать, что вместе с техникой Терра-Эттин перенял и некоторые черты характера знаменитого летчика. Нечего и говорить об исполнении фигур, которые много лет считались достоянием тренерского бреда — «плоский штопор» с заходом с обратной точки, прохождение «лестницы» на «одной руке» и уж вовсе цирковая посадка на взрывную волну от отстреленных баков. Сам Кромвель только дважды, и то будучи зрелым мастером, решался на подобный фокус.

Как известно, победа куплена дорогой ценой, и до сих пор никто не может точно сказать ни когда Терра-Эттин покинет клинику, ни сможет ли он принять участие в завершающем этапе. Но как бы ни сложилась его дальнейшая судьба, именно ему мы будем благодарны за возвращение на мемориал кромвелевской школы…"

К добру ли, к худу ли, но мир не ограничивается соревнованиями по высшему пилотажу. В то время когда Эрликон с Кромвелем летали, интриговали и вообще боролись за место под солнцем, Ингебьерг Пиредра тоже не теряла времени даром. Она выступила в Стимфале, затем — в Монреале и Торонто, а дальше подошел срок на ее же деньги широко разрекламированного кругосветного турне с «Козерогами» Эрика Найджела. И в те дни, когда авиационный Стимфал млел у экранов телевизоров, а Эрлен приходил в себя на больничной койке среди чудес электронной стимуляции, Инга прибыла в Ливерпуль, в Вустер-Холл, что в двух шагах от овеянной легендами Эбби-роуд.

Прямо у такси ее встретил сам Эрик, именитый лидер «Козерогов», страшно задерганный и злой. Дела не шли ни в какую, и появление Инги, ее вольные импровизации на тему классических козероговских композиций (не составившие ей никакого труда), ее переложения Мэрчисона стали самым отрадным эпизодом на общем малоутешительном фоне.

Менеджер «Козерогов», их многолетний босс — тот, что фактически создал группу и привел ее на вершины хит-парадов, где растут золотые и урановые диски, — ушел, объяснив, что дальнейшая разработка этой жилы ему неинтересна, и изменил «Козерогам» с безызвестными, но перспективными новичками. Пристойного развода, однако, не получилось: взбешенный Эрик незамедлительно влепил судебный иск — к великой радости газетчиков и с крайне малым толком для себя. С целой бригадой юристов прибыл новый менеджер, и тут отношения не заладились с первого дня.

Это, впрочем, было не самое страшное. Произошли вещи гораздо хуже. Флетчер Этвуд, флейтист, слава «Козерогов», единственный, кроме Эрика, участник старого, первого состава за два десятилетия многократно обновлявшейся группы, тоже объявил об уходе. Их отношения с Найджелом никогда не были безоблачными, поскольку во все времена единственным автором Эрик считал лишь самого себя, а Флетчер, в свою очередь, также обожал именоваться композитором, и вот наконец накопилась та капля, которая переполнила чашу. Удар был чрезвычайно болезненным, без Флетчера весь замысел гастролей если и не летел к черту целиком, то, по крайней мере, терял наполовину, и уж точно выпадал гвоздь программы — шотландский цикл. Контрактно-рекламная машина была уже запущена на все обороты, календарь утвержден, и Эрик то клял все на свете, не разбирая выражений, то впадал в горестное оцепенение. Вдобавок и последний альбом «Козерогов» критика встретила довольно холодно — большой беды тут, правда, не было, но число разных неурядиц в музыкальном семействе заметно подскочило.

В этой нервозной атмосфере, полной неразберихи и перебранок — «Чтоб тебя пристрелили, как Леннона, проклятый ты предатель», — Инга за синтезатором произвела фурор своими авангардистскими вариациями, которые она безупречно компоновала с найджеловскими темами, так что художественная часть проблем решилась сразу, но дальше дело упорно не шло, и в середине третьего дня скверно проходящих репетиций Эрик в пятисотый раз откинул назад пегие патлы, положил ей на плечо горячую руку и сказал:

— Вот что, поезжай-ка ты домой на недельку и расслабься, пока я тут управлюсь с этими сукиными детьми. Я тебе позвоню.

Инга кивнула и, доверившись старушке «Эйр-Франс», через два часа была дома. Она рассчитывала преподнести сюрприз Звонарю. Произошло, однако, нечто совершенно противоположное.

Эхо выстрелов у кафе «Мермоз» докатилось до «Олимпии» и офиса Пиредры одновременно. Забавно, что кромвелевская саркастическая надежда сбить Рамиреса с голку полностью оправдалась: Пиредра на какое-то время и впрямь перестал улыбаться и неимоверно длинным ногтем правого мизинца принялся чесать бровь рядом со шрамом. Рамирес был виртуозом калабрийской школы игры на гитаре, а в ней мизинцу отводится довольно серьезная роль.

Впрочем, мысли его потекли в совершенно негаданном направлении. То, что обоих эмиссаров устранили столь молниеносно, в старинной классической манере, было, безусловно, серьезнейшим симптомом каких-то неведомых пока неполадок, но это почему-то обеспокоило Пиредру меньше всего. Скверно было не это. Плохо было то, что провалились люди именно Звонаря: Гуго своими специалистами дорожил, а в их с Рамиресом беседе никакая стрельба оговорена не была; давнее же недоверие Звонаря к Пиредре давно секретом не было. Теперь же предстояла неизбежная и неприятная процедура объяснения этой горячей голове истинной подоплеки событий, и врать-то, вот горе какое, было нельзя, ибо Звонарь, как известно, обладал настоящим собачьим чутьем на правду. Если бы Пиредра мог сформулировать принцип общения со своим лучшим другом, то, вероятнее всего, процитировал бы аббатису Кревскую: чем больше правды и чем больше путаницы, тем лучше.

Без церемоний и даже без предварительного звонка Рамирес приехал в «Олимпию». Звонарь сидел в кабинете за столом, который стоял на львиных лапах и по краю имел резную балюстраду, а вместо соответствующего зеленого сукна столешницу покрывал календарь, испещренный бисерной каллиграфией Гуго. На этот календарь Звонарь сейчас же выставил новомодные кубические стаканы и из бутылки с «Белой лошадью» разлил в них шотландскую смесь, которой путешественники некогда развлекали себя по дороге из Эдинбурга в Лондон.