Возвращение из Трапезунда - читать онлайн книгу. Автор: Кир Булычев cтр.№ 231

Каюты и сами пароходы венценосным пассажирам понравились — принцессам и Алексею можно было ходить по палубам, читать на свежем воздухе и музицировать в пассажирском салоне. Кормили пристойно, впрочем, Романовы не были привередливы к пище.

Весь день 5 августа «Русь» шла вниз по реке — берега были покаты, течение быстро, вода холодна, и воздух казался хрустальным. Николай сказал жене, что, наверное, такой воздух способствует здоровью местных жителей. Недаром же Григорий был столь крепок телом и духом.

Миновали село Покровское — большое крепкое село, сбегавшее к самой реке. Стояли у борта и смотрели на дома, стараясь угадать, в каком из них жил раньше столь трагически покинувший их Распутин. «Вспоминали друга», — записал вечером Николай в дневнике.

Николай думал, не рассказать ли Аликс о намеке Керенского — тот дал понять императору, что от Тобольска куда ближе до Японии и Североамериканских Соединенных Штатов, чем до Петербурга. Но потом решил не говорить и не возбуждать лишних надежд в Александре Федоровне, ведь она так надеялась на то, что их отпустят в Англию, но социалисты подняли скандал в Думе, и этот план, такой гуманный и разумный, рухнул.

6 августа — через неделю после отъезда из Царского Села — царская семья прибыла в Тобольск.

* * *

Как и положено реформатору, Керенский к концу лета попал между молотом и наковальней. Преодолевая кризис за кризисом, освобождаясь при том от соперников и окружая себя все более близкими по духу людьми, он никак не укреплял (хотя казалось обратное) своего положения. Обещания, которыми он покупал себе право руководить страной, не сбывались, и наступал момент, свойственный карьерам деятелей переходного типа в России, когда его слова, действия, повадки, голос начали вызывать насмешки и служить основой для анекдотов, а то и поводом для ненависти.

Притом нельзя забывать, что положение Керенского было куда более выгодным, чем положение иных русских реформаторов, — ему не надо было бороться с верхушкой российского чиновничьего аппарата — именно эта верхушка была сметена революцией. Правда, оставался аппарат средний и низший, который продолжал нести свое приспущенное знамя и работать все с большим замедлением, словно машина, которая катится по рельсам, хотя топка паровоза уже остывает.

Керенский умел значительно произнести слова о великой войне за спасение цивилизации, о едином порыве армии и народа и, будучи человеком долга, делал все от него зависящее, чтобы Россия продолжала войну до победного конца. Но когда он оставался наедине с генералами, которые делали вид, что советуются с ним по военным вопросам, он видел не лояльные лица, а оскаленные физиономии тех злых мальчишек, что так били его в Ташкенте, где прошло его детство. Керенский знал, что если он будет старательно учить заданный урок, то город Симбирск, где он родился, когда-нибудь назовут Керенским, но стоит ему оступиться, генералы натравят на него безликую серую солдатскую свору — чтобы растерзать.

В среде высшего офицерства, понимавшего, что Керенскому власть долго не удержать, зрело желание оказаться той силой, которая сменит Керенского. Следовало спешить: Керенский мог пойти на союз с враждебными силами — скажем, заключить с гуннами сепаратный мир. Такого на самом деле случиться не могло — союзники не допустили бы. Но генералы редко живут в реальном мире — они умеют пустить по кругу нелепый слух и сами поверить в него.

В России не было традиции военных переворотов. Армию обычно использовали и отправляли в казарму. Но в 1917 году армия была воюющей, поглощавшей большую часть ресурсов и усилий государства. Россия жила ради армии, а не армия ради России.

Если Керенский был лишь помехой, то боялась армия левых демократов: вот кто был повинен в бедах России. Это они, демократы, армию якобы не любили, не ценили и, что самое страшное, мешали народу любить своих генералов.

Для армейской верхушки не было разницы между породами демократов, что сыграло грустную роль в истории белого движения. Для генерала равными врагами был эсдек Ульянов и кадет Милюков.

Для Керенского разница в обличье демократов была очевидна и кардинальна. Он сам был умеренным демократом, и для него левые радикалы, как эсдеки, так и эсеры, были наковальней. С каждым днем средний слой, та разумная часть общества, на которую мог опереться Керенский, становился все тоньше — разочарование в Керенском было разочарованием в судьбе. Керенский не мог накормить Россию и победить Германию. Он лишь старался сделать это. Старания его были не видны, результаты ничтожны. Поэтому, видя, как тяжелеет молот, как готовятся к перевороту озверевшие от падения дисциплины и митингов генералы, понимая, что растут силы левых радикалов, Керенский мог мечтать лишь о том, что он успеет убрать с наковальни свою хрупкую голову, прежде чем по ней ударит молот. А если удастся так сделать, то молот ударит по наковальне, и ему предстоит выяснять, кто же из них крепче.

Тем временем молот изготовился к удару, во главе армейского заговора стал энергичный и простой генерал Лавр Корнилов.

Первоначально переворот должен был состояться во время Государственного совещания в Москве 12–14 августа. Подготовкой к нему стали страстные выступления против Временного правительства и радикальной части делегатов совещания. Монархист Шульгин заметил в те дни, что, если бы пять месяцев назад кто-то посмел вслух подобным образом высказаться о революции, его бы растерзали на части. Ораторы требовали ликвидации Советов и строжайших мер против эсдеков.

Но уверенность правого крыла совещания была поколеблена, когда эсдеки, имевшие сильные позиции в профсоюзах, объявили в Москве всеобщую забастовку, на которую откликнулись почти полмиллиона человек.

25 августа, полагая, что армия сможет одолеть радикалов, Корнилов потребовал передачи ему всей военной и гражданской власти.

Умеренные и правые министры, что еще оставались в кабинете Керенского, подали в отставку. Некоторые из них надеялись, что Корнилову понадобится свое правительство и они в него войдут.

Керенский принял отставку министров и в лучших традициях Великой французской революции объявил Корнилова врагом народа.

Корнилов, получив анафему Керенского, тут же предал анафеме премьер-министра, объявив его тоже врагом народа. Верные Корнилову части пошли на Петроград: Кавказская туземная «Дикая» дивизия шла на Царское Село, 1-я Донская казачья — на Гатчину, и остальные дивизии третьего конного корпуса — прямо на Петроград.

И произошло то, чего не предполагал ни Корнилов, ни командующий шедшими на Петроград дивизиями генерал Крымов по прозвищу Железный Человек, ни сам Керенский.

Сведения об армейском перевороте вызвали всеобщее негодование. Возродилась формула, рожденная во Франции, — «Революция в опасности!». Еще вчера ты проклинал это правительство, ворчал, что в магазинах нечего купить, что глава государства только и умеет, что бесконечно разговаривать и посещать различные города, махать руками перед народом и давать ему пустые обещания. Но тот же обыватель, проклинавший правительство, понимал, что впервые в его жизни и в жизни его предков — это правительство создано им, что Советы, заседающие на нашей улице, — это его органы власти и все вместе — это его свободная Россия, от обладания которой он еще не устал, как молодой любовник.