Переговоры тянулись до конца марта. Ленин потерял терпение.
Утром в пятницу произошел разговор с Надеждой Константиновной.
Владимир Ильич буквально ворвался на кухню, где Крупская жарила омлет.
— Все! — воскликнул он с порога, терзая в крепкой руке смятую газету. — Больше терпеть нельзя ни часу — промедление смерти подобно! Надюша, пойми, они укрепляют свои позиции. Не сегодня-завтра эсеры раздадут крестьянам землю и полностью одурачат пролетариат. Где мы тогда будем? На задворках истории?
— Но ты же знаешь, Володя, — ответила Надежда Константиновна, — что тебе нельзя волноваться.
— Я больше волнуюсь от безделья! Мы должны ехать. Ехать!
— Фриц сказал, что со дня на день он ждет решения из Берлина.
— Фриц может и не дождаться. Его-то ничего не торопит.
— И что же делать? — Надежда сняла сковородку с плиты.
— Я знаю. Надо достать паспорт шведа. Или норвежца. Да, лучше всего норвежца. Никто не знает норвежского языка…
— Володя, ты руки вымыл? Ты же с улицы пришел.
— Иду, иду…
Ленин бросил газеты на стол и кинулся в туалет к умывальнику.
— Наденька! — донесся оттуда его голос. — Наденька, ты не знаешь, у исландцев есть заграничные паспорта или они ездят по датским?
— Иди в комнату. Я ничего не слышу.
За столом Владимир Ильич разъяснил жене свой план:
— Первое — мы достаем паспорт. Норвежца или шведа. И по этому паспорту мы едем через Германию.
— И как только к тебе кто-то обращается по-шведски, все проваливается, — сказала Надежда Константиновна. — Омлет не соленый?
— Чудесно, чудесно. Тогда это будет глухонемой швед. Да! Великолепно, — Ленин бросил вилку, вскочил и подошел к окну. — Это будет глухонемой швед или даже глухонемой норвежец. Тебе приходилось встречать глухонемого норвежца?
— Володя, не волнуйся, — сказала Крупская. — Садись за стол. Омлет остынет.
— Господи! — Ленин опустился на стул, руки бессильно упали на скатерть. — Сколько лет я ждал этого момента, я положил жизнь ради того, чтобы приблизить его, и, смею тебе сказать, без моей деятельности эта революция могла бы произойти на десять лет позже или не произойти совсем.
— Я это знаю лучше всех, — печально ответила Крупская.
— Да, милая. — Владимир Ильич протянул руку через стол и дотронулся до пальцев жены. — Я знаю и потому именно с тобой могу поделиться своей тревогой. Если я не попаду в Россию в течение двух недель, мое место займут другие люди.
— Другие люди в партии? — спросила Надежда Константиновна. — У тебя в партии нет соперников.
— Я не хуже тебя это знаю. Но при благоприятных обстоятельствах и в мое отсутствие некоторые постараются стать моими соперниками, претендовать на место наверху и, может быть, оттеснить меня.
— Лев Давыдович?
— Он не в партии. Но ради этого вступит. Есть и Зиновьев, и Каменев. Ты всех знаешь. Пока я жив, они не посмеют поднять головы.
— Но могут прийти другие, молодые, наглые, которых ты сейчас не учитываешь, — сказала разумная Надежда Константиновна.
— Партия погибнет, потеряет значение, как только потеряет меня. Власть уже захватили и теперь консолидируют эсеры и псевдосоциалисты, демагоги вроде Керенского. В России опасен не Гучков, нет, бойся Чернова — оратора, крикуна!
— Значит, ты не имеешь шансов?
— А я — демагог, — сказал Ленин и рассмеялся.
Он смеялся высоким голосом, откинув голову, рыжая с проседью бородка выпятилась вперед, как острие меча.
— Ты меня позабавила! — сказал он.
Ленин начал быстро есть омлет, заедая его хлебом, — он ломал булку, забрасывал в рот маленькие кусочки хлеба. Он думал о том, что с годами Надежда стала его «alter ego», она произносит вслух те его мысли, которые он не смеет или не хочет произнести сам. И она, конечно же, не сможет жить без него. Если с ним что-то случится, она тут же умрет, тут же… ему стало жалко Надежду, как будто смерть, о которой он рассуждал, относилась вовсе не к нему…
— Омлет совсем остыл, — сказал Ленин.
— Я принесу кофе, — сказала Надежда Константиновна.
* * *
Идея с глухонемым шведом при всей ее авантюрности и нереальности начала приобретать конкретные формы. Недаром Мартов как-то говорил, что под личиной доктринера и начетчика в Ульянове скрывается авантюрист, гимназист, начитавшийся Густава Эмара и стремящийся на Амазонку. И это опасно, потому что стремление к авантюрам он переносит на всю Россию, и не дай Бог ему дорваться до истинной власти — он может вылепить из России настоящего монстра.
Многие смеялись, но те, кто знал Ленина многие годы, даже не улыбались. Человеческой привязанности к нему не испытывал почти никто, потому что трудно привязаться к человеку, который не только может, но и готов пожертвовать любой привязанностью ради власти. Впрочем, это отличительная черта многих больших политиков, иначе они не становятся большими политиками.
В конце марта 1917 года стремившемуся в Петербург Ленину помог случай, что неудивительно, так как Ленин именно его и искал. Некто Нильс Андерссон, шведский социал-демократ, близкий знакомый Гримма, оказался в Женеве. Он был из тех сытых, вскормленных на хорошем молоке и доброй пище, в чистоте и уюте молодых людей, которых так тянет отведать дерьма для внутреннего равновесия, что они готовы устроить кровавую революцию на Мадагаскаре, только бы выдраться из скорлупы респектабельности. Нильс Андерссон мечтал побывать в России и с винтовкой в руке, по колено в грязи и крови, насаждать там социальную справедливость. Гримм обещал ему место в первых рядах бойцов, но ранее он должен совершить для русской революции благородный поступок — принести жертву, которая, в сущности, даже и не является жертвой, — одолжить свой паспорт товарищу Ленину, одному из вождей русской социал-демократии, ее левого крыла, — да вы видели его, товарищ Андерссон, в Стокгольме! О да, я, конечно, имел счастье видеть одного из вождей русской социал-демократии. И пока что я буду ждать нового паспорта вместо мнимо утерянного, я буду собирать деньги для России.
Так и вышло, что совершенно нереальный план удался — Ленин отправился через всю Германию под видом глухонемого шведа.
Но прежде чем отправиться, по крайней мере неделю, весь конец марта, Владимир Ильич с увлечением и тщательностью, с которой он всегда приступал к новым занятиям, изучал язык глухонемых, правда, не шведских, а немецких, так как уроки немецких глухонемых были доступнее. Тем временем и Нильс Андерссон давал Владимиру Ильичу уроки шведского языка.
Надежда требовала, умоляла разрешить ей поехать вместе с Лениным, но тот был неумолим. Он полагал, что риск узнавания при таком варианте удваивается. Он предпочел ехать с братом Фрица Платтена Карлом Платтеном, невероятно отважным, правда, рассеянным молодым человеком, швейцарский паспорт которого вызывал доверие. А Надежда должна была отправиться с остальной группой в закрытом вагоне, который, судя по сведениям Фрица, немцы все же готовы были предоставить, — правда, еще неизвестно, когда и с какой скоростью он будет добираться до Дании.