— Честное слово, я не понимаю…
— Сейчас поймете! Конечно, какие-то вещи могло сорвать волнами с тела утопленницы. Но уж очень удачно все эти вещи оказались на оживленном пляже. И были узнаваемы!.. Я был зол, что меня одурачили. И я рассудил: если туфелька подброшена, значит, вторая спрятана — куриные мозги гимназистки додумаются до того, что туфелька должна быть одна, но не додумаются надежно спрятать вторую. Знаете, что я сделал? — Вревский плотоядно усмехнулся — он вновь переживал момент своего торжества — победу логики над уступившим ему умом жертвы. — Я послал полицейских проверить помойные баки вокруг дома Иваницких. Так просто! Особенно по тем дорогам, что вели к морю. И уже к полудню мне принесли вторую туфельку. Просто?
— Дедуктивный метод?
— Профессия, голубчик, профессия. В нашем деле не обойтись без собачьего нюха. Я ничего не должен брать на веру.
— Значит, вы подозреваете все человечество?
— Недостойную его часть.
— Вы опасный противник, господин Вревский.
— Еще какой опасный! Вы и не подозреваете! Если бы не загруженность делами и нежелание возиться месяцами без ощутимых достижений, я бы внимательнее пригляделся к вам.
— Ко мне?
На красивом, несколько огрубевшем и потерявшем юношеский пушок и юношескую мягкость черт лице Беккера отразилось удивление.
— А вы подумайте: пропавшие солдаты — из вашей команды. Оба ваши земляки. К тому же вы совершаете, на мой взгляд, совершенно нелогичный поступок: вдруг даете показания против вашего гимназического друга, которые могут послать его на виселицу. Именно вы, а не кто другой.
— Я никаких показаний не давал!
— Давали, голубчик, давали. Именно от вас, и только от вас, я узнал, что Берестов был замечен в компании Денисенко и Борзого в Симферополе.
— Я и не подозревал, что мои слова могут повредить Берестову.
— Ах, святая наивность! Один солдат убит, при нем найдена похищенная шкатулка. Пустая. Второй солдат в бегах. А вы ни о чем не подозреваете.
— Я не знал, что Берестов связан с этим делом!
— А теперь знаете?
— Не ловите меня на слове! Я не знал, не знаю и знать не намерен.
— Но Берестова в обществе преступников видели?
— Я ничего не придумал! Маргарита Потапова может подтвердить!
— Она подтвердила, — сказал рассеянно Вревский, глядя в окно, и Коля не поверил равнодушию следователя. Внутри все сжалось от нехорошего предчувствия.
— Вы ей написали? — спросил Коля, чувствуя, как неестественно звучит его голос.
— Разумеется, — ответил следователь, не глядя на Колю. — Тогда же, когда вы дали свои показания.
Он резко повернулся к Коле и вперил в него тяжелый взгляд.
— Мой долг — проверять сомнительные показания.
— Почему сомнительные? — «И зачем я ввязался в этот разговор, — проклинал себя Коля. — Лучше было бы мне промолчать».
— Потому что они вызвали во мне новые подозрения.
— А почему вы молчали? — нашелся Коля. — Два с лишним года молчали?
Вревский тяжело положил ладони на синие папки.
— Кончим об этом, — произнес он. — Этот разговор никуда не приведет. И те сведения, которые я получил касательно вас, тоже останутся здесь. — Вревский стукнул ладонью по папке. — Из тяжких преступлений, дай Бог, только каждое пятое раскрывается. И то по глупости обвиняемых. Вы же не дурак.
Беккер готов был изобразить негодование — он истинно испытывал негодование. Но потом понял, что следователь ждет именно негодования. Беккер стиснул зубы, глядя на железный сейф.
— Молчите? — сказал Вревский с разочарованием. — И правильно делаете — сколько мы узнаем, когда подозреваемый возмущен!
— Я полагал, что я свидетель.
— Свидетели вон там, по улице ходят. А все, кто попадает ко мне сюда, подозреваемые. И не думайте, что вы — исключение.
Они сидели друг против друга, как старые знакомые, которым не о чем более беседовать, но которые не расстаются, потому что испытывают взаимную неловкость — кто-то должен оказаться менее вежливым и подняться первым.
— А какова судьба Лиды? — спросил после тягучей паузы Беккер. — Вам о ней что-нибудь известно?
— Я был убежден, что они бежали на лодке. Но на море в тот вечер поднялся жестокий шторм. Несколько рыбачьих лодок было опрокинуто. Я полагал, что судьба догнала Берестова и Иваницкую. И искренне удивился, узнав, что этой осенью Берестов объявился в наших краях.
— Андрей не заслужил смерти!
— Что ж — стремясь уйти от одного наказания, мы находим себе другое, куда более жестокое. Не убежал бы Берестов, был бы жив.
— А как он погиб? Я слышал от общих знакомых, но не знаю подробностей.
— Случайный выстрел комендантского патруля.
— А что известно о Лиде Иваницкой?
— Возможно, она мертва. Но так не хочется закрывать следствие!
— Что же вас удерживает?
— Интуиция… нет, не интуиция. Опыт. Я почти уверен, что в самое ближайшее время многое изменится. Произойдут события, которые помогут нам узнать правду. Ведь не бывает идеальных, совершенных преступлений, как не бывает красавицы без изъяна.
— Ну уж тут вы преувеличиваете! — Беккер потерял первоначальную настороженность, как бы развел руки в боксе, забыв о коварстве противника.
— Почему же? Если я вижу совершенную женщину, то думаю, каким же образом ей удалось скрыть неведомый мне пока изъян? И проверяю — не длинна ли ее юбка, не слишком ли густа вуаль?
— А кого вы имеете в виду?
— Вам обязательно нужно, чтобы я кого-то имел в виду? Я могу признаться — но ведь это ничего не изменит.
— Мне любопытно.
— Любопытство не просто порок, но и опасный порок. Допустим, что совершенная красавица под слишком густой вуалью для меня вы, прапорщик. Порой я думаю, что если бы я не увлекся Берестовым, то куда большего достиг бы, обратив внимание на вас.
— Еще не поздно, — сказал Беккер, проводя пальцем по усикам. Жест получился опереточным.
— Не знаю, не знаю, — вздохнул Вревский. — Уж больно времена ненадежные…
— Вы боитесь будущего?
— Я русский человек, — сказал Вревский. — Авось обойдется. Авось государь придумает наступление или французы возьмут Берлин… Впрочем, даже если в нашей богоспасаемой России будет бунт… Следователи и палачи нужны любому режиму.
— На ваше место может оказаться немало желающих.
— Хватит, Беккер. Потрепали языками, и хватит, — сказал Вревский тоном, которому не возражают. — Перейдем к делу.
Они говорили до обеда. Впрочем, это был не разговор — это был допрос, однообразный, ходящий по кругу, изматывающий жертву. Беккер чувствовал, что он теперь жертва, и ненавидел Вревского за эту жестокость и Андрея за то, что тот погиб, избегнув уготованной ему судьбы и как бы подставив на свое место Колю.