Пой, Менестрель! - читать онлайн книгу. Автор: Максим Огнев cтр.№ 46

— Что? — воскликнула Плясунья. — Неужели…

Она соскочила наземь и побежала, опередив медленно катившуюся повозку.

В лесу вовсю кипела работа. Широченные просеки расходились во все стороны. По одной из них двигалась упряжка тягловых лошадей, волочивших огромную сосну. Плясунья мгновенно отметила, что дерево было целым — без дупел и гнили, мощная, крепкая сосна, одна из лучших. И дальше, сколько видел глаз, светились пни. Свежие спилы. Все — сосны вековые, неохватные. Рядом лежали стволы, уже очищенные от веток и коры. На минуту стук топоров стих, со страшным треском надломилось и пошло вниз дерево, ломая примостившиеся подле молоденькие березки и рябины.

— Да что же это! — вскрикнула Плясунья.

Один из лесорубов обернулся к ней.

— В чем дело? Мы сухостой валим, — заявил он, усмехнувшись ей в лицо.

— Сухостой? — Плясунья задохнулась от негодования. Думает, она глаз лишилась: живое дерево от сушняка отличить не может? — Да здесь же ни одного мертвого ствола! Нужен вам сухостой — кто за него заплатит? Вон засохшая сосна. И вон, и вон. — Она в ярости тыкала пальцем. — Что-то не торопитесь их рубить, пусть людям на головы падают!

Она могла бы сказать и больше, да только никто не слушал. В бессильном отчаянии стояла Плясунья, понимая, что не может спасти ни одного дерева. А взгляд ее отмечал все новые разрушения. Земля измята и покорежена; кустарник поломан — срубленные стволы волокли, круша все на пути. Травы затоптаны. Птицы распуганы на многие мили вокруг.

Она поворачивалась из стороны в сторону, пытаясь найти хоть что-то уцелевшее, памятное с детских пор. Она родилась в Арче. В этом лесу резвилась в детстве. Знала манящую тайну лесных тропинок, игру «А что там, за поворотом?». В углублении у корней большой сосны пряталась вместе с другими ребятишками и уверяла, будто оттуда начинается подземный ход в таинственное царство гномов. В день летнего солнцестояния ход откроется, и гномы одарят детей настоящими алмазами. Да, да, в это она верила так же твердо, как и в то, что в лунные ночи на полянах танцуют феи. Приходя в лес, приветствовала деревья, как старых друзей, и те ласково шумели в ответ. Плясунья гордилась тем, что ее узнают и привечают. Еще бы! Она была так мала. А старейшие из деревьев видели, как возводили белые стены Арча. Плясунья склонялась перед их величавым спокойствием. Деревья знали о мире то, что люди никогда знать не будут. Слишком короток людской век, и растрачен он на суету.

…Не было старой сосны, не было знакомых тропинок от мира детства ничего не осталось. Она почувствовала себя так, словно стояла на пепелище родного дома.

Рука Флейтиста легла ей на плечо.

— Что поделаешь, — сказал он с горечью. — За бархазские да каралдорские безделушки приходится платить. Платить тем, что имеет настоящую цену.

Плясунья вскинула над головой маленькие кулачки.

— Ну, ваше величество! — крикнула она, обратясь лицом на север, в сторону столицы. — Я простила вашу женитьбу. Но этого леса вовек не прощу.

…Когда фургончик Плясуньи и музыкантов снова оказался у городских стен, выяснилось, что представление все-таки состоится. Деревянные подмостки соорудили на обрыве у реки. В прежние времена все желающие не смогли бы там разместиться, но в этот раз, заявила Плясунья, столпотворения не ожидается. К их фургону присоединились еще несколько повозок. В одной прикатили певцы и жонглеры, а в остальных… О, это была настоящая труппа. Актеры, фокусники и акробаты. Ими распоряжался полный высокий человек, державшийся с поистине королевским достоинством.

— Знаешь, кто это? — проговорил Флейтист, наклоняясь к Плясунье. — Сам Овайль… Когда-то он соперничал с Дейлом.

— Сам Овайль? — Девушка благоговейно взглянула на главу труппы. — Как же ему удалось сохранить актеров в нынешние времена?

— Вот и спроси у него.

— Думаешь, он нам обрадуется? — усомнилась Плясунья. — Соперник Дейла.

И в самом деле, величественный Овайль нахмурился, едва завидел Флейтиста. Узнав, однако, что танцовщица и два музыканта согласны не устраивать собственного представления, а выходить на подмостки лишь в паузах между картинами его пьесы, — подобрел.

— Следует позабыть старые распри, — пробасил Овайль. — Взгляните, все, кто наживается на наших бедах: торговцы, и сборщики налогов, и господа из городского Совета…

— И Магистр со своей сворой, — ввернул Флейтист.

Овайль бросил на него взгляд из-под нахмуренных бровей. Старый глава труппы не был трусом. Громко, раскатисто повторил:

— И Магистр со своей сворой… Все они друг за дружку горой, все они вместе. А каждый из нас — сам за себя, в одиночку.

— Неудивительно, — откликнулась Плясунья. — Каждый из нас занят своим делом. Если я, вместо того чтобы плясать, начну ездить из города в город, ища поддержки… Мои ноги просто перестанут слушаться.

— А разбойники издавна объединяются в шайки, это известно, — заключил Флейтист.

— Не все, — раздался голос за его спиной.

Актеры живо обернулись. Перед Плясуньей мелькнуло чье-то веснушчатое лицо, вихры волос не менее огненных, чем ее собственные. Прежде чем она успела хорошенько разглядеть незнакомца, он исчез — как сквозь землю провалился. Беседа прервалась, актеры недоуменно оглядывались, к тому же и на обрыве, где начали собираться зрители, царило смятение. Плясунья слышала резкие женские крики и ропот мужчин. Один из актеров Овайля объяснил причину переполоха:

— Кошелек срезали у богатой горожанки, а у рыцаря золотые шпоры сняли.

Овайль схватился за пояс и успокоенно вздохнул. Его кошелек уцелел.

— Если преданно служишь своему ремеслу, — продолжал, возвращаясь к прерванному разговору, Овайль, — непременно встретишь единомышленников. Разве мог я надеяться собрать новую труппу? Теперь, когда живут в достатке лишь торговцы да прихвостни Магистра? Все прежние друзья меня покинули… Однако появились новые. Разное между нами бывало, но труппа жива, и мы играем…

Он произнес это слово значительно, можно было не сомневаться, что дела важнее Овайль не представляет. И в беседе с самим монархом он бы сказал снисходительно: «Ваше величество правит, а мы (великолепная, многозначительная пауза) — мы играем».

Актеры согласно закивали. По их мнению, Овайль должен был сейчас произнести похвальное слово в их честь. А он вдруг зарычал:

— Живо одеваться! Начинаем.

Плясунья влетела в фургончик. Платье было приготовлено, висело, перекинутое через веревку: ярко-желтое платье и оранжевый пояс, осенний наряд, в котором так хорошо танцевать на обрыве у реки. Плясунья дергала платье, от волнения никак не могла попасть в рукава. Внезапно движения ее замедлились, она оправила наряд, аккуратно закрыла коробку с гримом, собрала и спрятала в мешок парики и накладные бороды, — все разворошили, у одного из актеров Овайля не нашлось подходящего парика. Плясунья завязала узел, из которого пару часов назад выдернула желтое платье, присела на прибитую к полу скамью. Радостное оживление покинуло ее, стоило вспомнить: не кромку леса увидит она с обрыва, а костры лесорубов. Ей уже не хотелось танцевать. Вместо этого — выйти на подмостки и закричать: «Люди, куда же вы смотрите! Глаза ваши прикованы к бархазским и каралдорским побрякушкам, а настоящее сокровище теряете. Почему молчите? Неужто я одна выросла на пороге этого леса? Неужто вам не нравилось в жаркий полдень находить в траве душистые ягоды земляники? Ворошить прелую листву в поисках грибов? Нанизывать бусы из ярких ягод рябины? Неужто прежде не замечали красоты и нынешнее безобразие не разъедает глаза?» Плясунья готова была выкрикнуть все это, да только знала — ноги слушаются ее много лучше, чем язык.