Казус Кукоцкого - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Улицкая cтр.№ 63

– Что вообще? – слегка удивилась Новенькая.

Собаковод заговорил горячо и быстро. Видно было, что его давно пекла невысказанная мысль:

– Вот понимаете ли, когда говорят "живут как кошка с собакой", то за этим глубокая мысль имеется. Это два со вершенно противоположных типа, ввиду их отношения к человеку. Кошка в человеке вообще не нуждается. Она в чем нуждается? В тепле, в пище. Это да. Сам человек ей совершенно не нужен. Кошка, я бы сказал, человека презирает. Она его умнее. Человеку кажется, что он держит кошку, а на самом деле, это она его держит. Кошку нельзя заставить. Она даже просьбы выполнять не любит. Я же дрессуру знаю – она ни в какую не хочет подчиняться. У нее достоинство. Ей надо, чтобы человек ей служил. И знаете, мне, например, даже нравится эта их независимость. Кошка никогда не подлизывается. Вот, к примеру, она трется о вашу ногу, вы думаете, она к вам ласкается... Нет, это она мышцы себе разминает, почесывается о ваши ноги. Она себе, а не хозяйке удовольствие доставляет. Вы, вы кошке служите, а не она вам. С собаками все по-другому. – Он положил руку с двумя изуродованными пальцами на собачью голову. – Веселая подтвердит.

Собака выжидательно смотрела на Собаковода: что подтверждать?

– Собака в доме, как дефективный ребенок. Она постоянно в тебе нуждается. В тебе, в твоем внимании, в твоей заботе... Собаку, простите, даже на улицу надо вывести, потому что воспитанная собака скорее умрет, чем в доме нагадит... – Он посмотрел на Веселую, она грустно кивнула головой. – Кто, кто, кроме человека, идет на смерть за идею? Только собака!

Новенькая изумилась: такое ей и в голову не приходило.

– Да, да... Поисковые собаки, скажем, ищут мины... В ту войну собаки под танки ложились! То есть я не хочу сказать, что они сознательно шли на смерть "За родину! За Сталина!". Собака шла за свою идею – служения хозяину... – Собаковод полемически обратился к Веселой: – Ну, скажи, нет?

Собака вздохнула по-человечески и кивнула. Вдруг задор оставил Собаковода, он задумался, помолчал, потом, не поднимая глаз от земли, продолжал:

– Такая у меня теперь работа – собачьим проводником работаю. Все мои, мои собачки. Я их в питомнике в городе Муроме растил, обучал, а они уж куда пошлют, кого на границу, кого в Афган. Веселая вот афганка... Двадцать четвертую уже провожаю...

– А куда провожаете? – тихо спросила Новенькая.

– Куда, куда... За границу... На тот берег...

"Вот оно что, – подумала Новенькая. – Значит, есть все-таки среди здешних люди, которые знают, куда мы идем... На тот берег".

Они все шли и шли по однообразному пустому пространству, печальному и всхолмленному, покуда наконец не пришли. Песчаная пустыня закончилась. Они остановились на краю заполненного серым туманом гигантского провала. Где-то вдали мерещился другой берег, но это могло быть и оптическим обманом, так зыбко и неверно темнела зубчатая полоса, напоминающая не то прильнувшие к земле тяжелые облака, не то далекие горы, не то более близкие леса...

– Надо отдохнуть, – сказал Бритоголовый и протянул над сухими ветками свою огненосную руку. Как всегда, тепло и свет крошечного детского костра намного превосходили возможности жалкого топлива.

Воин, сам себе назначивший обязанность приносить несколько сухих скелетов бывших растений, которые он подбирал еще в дороге, тихо спросил Бритоголового, глядя в огонь:

– А зачем ему топливо? Он и так прекрасно горит, твой огонь.

– Да. Я и сам недавно это заметил, – кивнул Бритоголовый и протянул руку над пустым местом. Загорелся еще один костер. Сам собой, без всякой пищи... – Видишь, как мы все поумнели за последнее время...

– Даже слишком, – мрачно отозвался Воин.

Бритоголовый вынул из кармана несколько сухих квадратных печений в точечных, как старые письмена, знаках и дал каждому по одному:

– Ешьте. Надо подкрепиться.

Новенькая давно уже перестала удивляться. Вкус печенья был невзрачный, травяной, напоминал лепешки, которые пекла мать в голодные годы из сушеной сныти с горстью муки. Есть их было приятно.

– Здесь мы отдохнем немного, а потом будем перебираться на ту сторону.

Сидели, впитывая усталыми телами проникающее тепло.

Бритоголовый подозвал Длинноволосого, тот нехотя за ним последовал. Вдвоем они начали копать на вершине ближнего холма. Через некоторое время они принесли ворох бело-желтого тряпья, как будто только что вынутого из автоклава. Бросили на землю – из кучи торчало во все стороны множество завязок.

– Наденьте рукавицы и бахилы, – распорядился Бритоголовый.

Стали нехотя разбирать эти странные вещи: у рукавиц были длинные тесемки на запястьях, холщовые чулки завязывались под коленями. Предметы были столь же нелепыми, сколь и неудобными, особенно трудно было завязать тесьму на правой руке. Новенькая помогла Длинноволосому управиться с мотающимися завязками...

Профессор, начавший было рыться в куче, подбирая приблизительную пару, вдруг швырнул тряпье наземь и рявкнул:

– Издевательство! Ответите! Вы ответите за это издевательство! Я никуда не пойду! Хватит с меня...

Бритоголовый подошел к нему вплотную:

– Прекратите истерику. Здесь дети, женщины, животные, в конце концов... Не хотите, можете здесь оставаться...

Профессор взял себя в руки, умерил тон:

– Послушайте! Но объясните, зачем я здесь? Что здесь происходит? Что это за место такое?

– Ответ на этот вопрос получите на том берегу, – кротко ответил Бритоголовый. – Но если вы настаиваете, вы можете остаться здесь.

Профессор отвернулся, сгорбился и пошел прочь от костра... Он легко сбивался с начальнического, наглого тона к униженному и подчиненному.

Бритоголовый связал две бахилы и помог Длинноволосому укрепить футляр за спиной.

Оба костра догорели. От провала шел холод, и было совершенно непонятно, как Бритоголовый собирался всех переправлять. Он подошел к самому краю. Остальные стояли овечьим сбившимся стадом за его широкой спиной.

– Мы пойдем по мосту. Подойдите к краю. Опасливо шагнули. Вытянули шеи – никакого моста не было.

– Вниз, вниз смотрите, – и люди увидели в сером тумане провала металлические конструкции, вырастающие из неведомой глубины.

Бритоголовый спрыгнул вниз, вся чудовищная конструкция качнулась, как лодка. Снизу смутно белело его запрокинутое лицо. Он махал рукой. Каждый из стоявших на берегу содрогнулся, почувствовав себя зажатым между необходимостью и невозможностью.

– Манекен! – позвал Бритоголовый, и тот послушно подошел к самому краю. Ступни его в холщевых мешках вспотели и словно окаменели. Казалось, не было такой силы, которая могла бы его заставить последовать за Бритоголовым. Но такая сила была: на большом отдалении возник почти не различимый ухом звук, предвещающий нестерпимый полет черных стрел. И Манекен не прыгнул, он рухнул вниз головой обреченно, как самоубийца, и исчез в тумане.